Владимир Акимов

БЕССТРАШИЕ И МУДРОСТЬ ПОГРУЖЕНИЯ В МИР

Герман Ионин – один из немногих ныне работающих писателей, кого тревожит немота замкнутости, кому нужен диалог с миром, временем. И это в наши дни, когда иной сочинитель часто никого не видит, пишет книги так, словно не нуждается в читателе, то есть кому важно лишь то, что происходит «во мне», как назвал свою прозу один талантливый «солипсист». Книги Г. Ионина образуют, в сущности, всех нас касающийся духовный сюжет – как жить и выстоять человеку в катастрофах, в «век насилья и уродства».

Первая книга, с которой Герман Ионин вышел к читателю, была поэма «Данте», которая писалась тридцать пять лет – с 1961 по 1996 год. Надо вспомнить, что мы видели и пережили в эти годы, какие круги и лабиринты втягивали нас в свое кружение и плутание! Какие огни – увы, по большей части призрачные и ложные – манили, какие «светы в конце тоннеля» нам были обещаны! Иной раз думаешь: а не в конце ли света?! Строки, написанные много лет назад, дотягиваются до нашего времени, вдруг находя подтверждение сегодня. («Душа, рожденная во зле, / На ваши правила не глянет: / Мы испытали на земле / Американский наш регламент»). Слова эти взяты из большой истории, они – от умения видеть ее ход и воскрешать смыслы: («Сидят откормленною стаею, / Кропают рыночный устав … /Гордятся легкою победою, / Тайком глумятся надо мной… /Но я-то знаю, я-то ведаю: / Восторжествует мир иной»).

Человечество переживает очередную эпидемию. «Данте» – своего рода исследование истории болезни. Труден путь исцеления. Вся мировая культура, весь ее трагический опыт должны быть включены, должны питать нашу надежду на торжество мира иного. Иначе его пришествие – безнадежно. В сущности, «Данте» – это лично пережитая и выстраданная «энциклопедия души» – и отдельного человека, и души культуры, переживающих вдруг (и не впервые!) наступление очередных судорог истории. Открывать смысл жизни и вечности нужно заново и всякий раз самому в каждом круге бытия. Вот почему выход у нас лишь один: «Блаженства нет – одно познанье… Невыносимый вечный труд». И труд этот предстоит тем, кто спускается с небес на землю: «Хочу на землю все равно – / Бродить по слякотным дорогам». По дорогам русской земли. Она перед ними в своих муках и ожиданиях…

В 1997 году трагически погиб сын Германа Ионина. Как известно, душа, первой принимающая удары, – это душа поэта. А если это душа отца, то сила и непосредственность отклика становится еще острее. А может, слова, принявшие на себя страшный удар, в чем-то даже смягчили его? Но все равно, горе, отпечатавшееся в них, стало и нашим горем. Стихотворный цикл «Миша», посвященный памяти сына, был написан в потрясениях и душевных муках последовавших после смерти сына недель и месяцев. И как поразительно соединяются в душе автора хождение по мукам вместе с Данте и – хождение по кругам личной муки, где переплетается бытие с небытием. переплетается жизнь воплощенная с жизнью, воскрешенной в памяти сердца. Память делает невозможное: пройдя через небытие, человек возвращается в бытие переменившийся, прозревший. Живой отец и убитый сын в нетленном и незримом общении: «Сын убитый стал мне вроде Спаса…» И в этом прозрении – новейший завет, вобравший в себя и наши судьбы.

Но есть опора для души, есть «камень веры». Эта вера – в неразрывной связи со всем тем, что хранит Память: память об отце, о матери, о сыне: «Мы друг в друга перешли». Из глубины памяти возникают повествования в прозе. Это прежде всего рассказ об отце-художнике «История болезни». Этот рассказ своего рода пролог к другим прозаическим произведениям Германа Ионина, созданные в разные годы и даже десятилетия. Они очень различаются по стилю, да и жанр некоторых из них уточнить очень нелегко. Это и автобиографическая проза, преображенная вымыслом – повесть «Киргизия»; и мемуары, сложенные из миниатюр, прозрачных и теплых главок – «Климовщина»; и воображаемый монолог-реконструкция – бессонная ночь погибшего сына за несколько недель до смерти – повесть «Один»; и диалог-ясновидение – «Стерх». Пространство повестей расширяется: «Поединок» – фантастический очерк-притча из жизни учителя за полвека; «Исповедь» – беспощадный отчет самому себе в наши дни; «Правитель» – символическая феерия-предсказание… Все эти произведения связывает неразрывность мотивов, общность героев, противопоставление двух эпох – Великой Отечественной войны и нашей современности, при этом внутреннее единство художественного способа видеть жизнь и то, что за порогом жизни, – вообще единство духовного самоощущения бытия, побеждающее смерть.

Книги, вышедшие в последние годы – «Апокалипсис» (2009), «Притчи» (2013) и публикуемая сейчас книга стихов «Преодоление» по-новому подтверждают природу образной мысли автора. И его позицию в современной литературе.

.. .И тут хочется сказать: в Петербурге есть литератор со своим неповторимым, неожиданным и в то же время долгожданным лицом, со своим словом, внутренней жизнью, – своей, особенной, но и – всеобщей. Читать и входить в его прозу, стихи – нелегко именно потому, что он особенный (но и всеобщий!). Он думает так и то, что всех нас захватывает. В повести «Киргизия» он говорит: «У меня в Киргизии началось настоящее детство… Вообще, я должен объясниться и сказать прямо: детство – совсем не то, что мы думаем… И шестилетний может думать и понимать как взрослый».

С таким шестилетним мы встречаемся в этой повести. Глубоки и искренни страницы о Боге – его открытии в детстве, его прозрении на небе, его изображении собственной рукой, детские молитвы, смысл которых в том, чтобы «чувствовать вокруг себя утренний веселый мир». А самопроизвольное сочинение стихов в детстве – это ведь тоже открытие и утверждение себя. И – часть игры в жизнь. И превращение жизни в игру. Самопознание детства – это тоже главное в человеческой жизни. Кто не прошел через него, тот не будет настоящим взрослым. Вся эта повесть – цепь психологических этюдов на тему: жизнь не должна мелькнуть мимо, ни один ее день! У нас на глазах мальчик проходит напряженный, трудный, но верный путь к самому себе.

Продолжением стала повесть «Климовщина» – о послевоенной жизни, о детстве и отрочестве. И снова встречи, люди, взгляд вовне и внутрь себя. И может, с особой силой, -       чувство родства в семье. Вообще, мир все раздвигается – и внутренний и окружающий.
Природа! И она – самостоятельна и независима, вот, например, не хочет превращаться в строчки детских стихов. Но в словах взрослой прозы она передана автором: чудесен финал «Климовщиныв»: озеро, вечер, крестьянские ребята, сказка о старичке-леснике и сиротке Машеньке… А больше всего это повесть-воспоминание об отце художнике, его «нашлепках» – этюдах, в которых тоже многоликая и вечная природа.

В «Климовщине» запечатлен исторически неповторимый момент: лето 1946 года. Жизнь после великой Победы как бы начиналась сначала. Нашу землю нужно было обживать заново. Все в этой повести в этой повести пронизано добротой и светом, все кажется по-детски простым. Но мы знаем, что лето кончилось, а жизнь продолжается с ее трагической и обнадеживающей правдой.

В России минувшего века и в начале века наступившего современный человек оказывается в «перемоле» – продолжающемся и агрессивном – новых жестоких обстоятельств. Он – в одиночестве перед природой, властью, карьеристами, распавшимся обществом. И даже в семье, и наедине с самим собою. Он подвержен самой тяжелой болезни века и человека, настигшей нас. И как безжалостно, привычно.

Все это послужило поводом к размышлению в повести под названием «История болезни». Утрата вечности – вот диагноз этой болезни, вот ее симптомы: принудительная жизнь одним днем, зависимость от каждого текущего «излома». Не все, ох, к сожалению, не все могут сопротивляться этой болезни. А ведь люди сопротивлялись. Стоит только внимательно всмотреться в живопись отца Германа Ионина, великолепного, всевидящего, любящего мир правды, – правды природной и народной. Как жаль, что живописец Николай Ионин пришел к нам так поздно – десятилетия спустя после своего подвижничества…

Рассказывая об отце, Герман Ионин стремится ничего не скрыть от самого себя (и от нас!) – во всех изломах и болях пережитого. Все понять, не отводя глаз, найти всему нужные, истинные слова, краски – выражение боли и надежды. Да, писатель Герман Ионин не опускает глаз, не проходит мимо – вот его мировидение. При всем кажущемся противостоянии он стремится вобрать многомерность судеб, исследовать пережитое душой и мыслью – при всем нередко драматическом переломе. И душой и волей он весь в порыве к вечному свету, вера в который его никогда не оставляла.

Эта вера помогала ему, когда на него обрушилось безмерное горе – потеря сына. В повести «Один» мы погружаемся в поток сознания сына накануне его гибели. Нет слов, чтобы спокойно написать об этом: перед нами потрясающие страницы самовыражения сына автора, Миши. Это говорит его душа, устремленная оттуда к отцу и матери, а по сути говорят души матери и отца, устремленные к нему. Мать: «И вот тебя убьют – и где же твое «сверх»?» Он отвечает матери: «Мама! Я прямо как в детстве зову на помощь.. .Ты и есть сверхдуша.. .Ты веришь в то, что я буду – что бы ни случилось?»

В то же время эта повесть стала, вероятно, покаянием, которого так требовала (да и требует всегда!) душа каждого из нас, какой бы самодостаточной, самодовольной отдельной жизнью мы ни жили десятки лет. И нас, в каких бы годах мы ни были, ожидает неизбежность «совсем родиться», родиться до конца, то есть войти в мир всей душой.

«Я дам ему, – говорит сын отцу, – новый жанр, свой новый язык. Придет время, и я дам ему все…»

Сюжет о взаимоотношении Сына и Отца продолжается в повести «Стерх». Стерх-журавль – ипостась сына (в душе отца они связаны и перевоплощены). Зеленое поле. Весна. Молодая трава. И – стерх рядом с тропой, по которой идет отец. «Вот итог жизни… Вот что мечталось мне в детстве… оказывается, итог – это начало». Это монолог отца, обращенный к сыну. «Из этого семечка света и грусти вырастает моя новая душа, та самая, до которой я хотел дожить, а для нее уже невозможен конец» Ибо – «все должно остаться во мне».

Их – отца и сына – общая память – это тоже действительность. И углубляясь в нее, вызывая бывшее, они лишь осуществляют то, что могло быть, должно быть его истинным продолжением. Так видит свою, слитную с памятью о сыне жизнь Герман Ионин. Так можно победить апокалипсис жизни – «если научиться вызывать из Небытия новое измерение».

Вот рождается в свет новая книга прозы и стихов Германа Ионина «Апокалипсис», куда вошла часть его произведений, о которых говорилось выше. Но в книге – неисчерпаемость миров, воплощенных не только зримо, но – духовно, памятно, вечно. И называется книга точным словом по названию главной новой повести – «Апокалипсис», Откровение. Трагедии (изломы и исцеления!) минувшего в двадцатом веке бытия и простершиеся в наступивший нелегкий век – во глубинах судеб и личных, и всеобъемлющих – вот что такое пространство ионинского «Апокалипсиса»: книги о бытии человека, его семьи, его предков, его потомков – в мире минувшем, в мире насущном и мире вечном!

А разве не был апокалиптическим весь наш минувший век с его войнами, взрывами, катастрофами революций и всех «переломов», великих и малых – страшных и губительных. Переживание всего этого и образует духовное пространство книги Германа Ионина.

Писатель назвал бесстрашно и откровенно свою книгу так, как могли бы назвать ее близкие предшественники, чьи имена творили великую русскую культуру XX века. Для послушного, привычного сознания этот трудно понять: чрезмерность – и в таком названии, и в таком видении мира. Но это стремление ничего не скрыть от самого себя (и от нас!) – во всех изломах и болях пережитого.

При всем кажущемся противостоянии он стремится вобрать многомерность судеб, исследовать пережитое душой и мыслью. Это соединяет в книге и прозу (исповедальную, бесстрашно-личностную, ни от чего не уклоняющуюся) и такую же поэзию. Правда, в его поэзии трагическая нота преобладает. Слово его стиха – неуступчиво, ни о чем не забывает. Это драматическая, а нередко и трагическая лирика – все помнящая, ничего не смягчающая, но и не поддающаяся отчаянию. Эту часть своей книги автор назвал «Преодоление». Но и весь «Апокалипсис» – это книга постоянной боли и стойкости. Книга преодоления. Да, преодоление, как неуступчивость перед покалеченным, покорным, захватившим жизнь приспособленческим существованием. И в этом осуществляется заданный судьбою путь к подлинному самосотворению. Вот что поэт пишет о своем пути с самого начала: «Сколько себя помню, все мое детство – всегдашний спор с кем-то. Это состояние, когда глядишь другими глазами… Жизнь без бунта и спора – это не жизнь!» «Жизнь спокойно, без всяких усилий уничтожала мою веру. Но я стоял твердо. Мне было о чем поспорить, и я решил, что доведу спор до конца».

Цикл «Преодоление» подсказывает сейчас название новой книге, той, которую читатель держит в руках. В ней впервые собраны только стихи автора «Апокалипсиса». Основу всей «стихотворной панорамы-фрески» составляют «малые повествования» 2015 года – «Перед рождением», «Рассказ о Климовщне», «Белокаменка», «Ящера» и большая, пятичастная поэма «Россия» (2013-14 г.).

Новые поэмы бросают иной свет на все, созданное автором прежде и на последний завершающий книгу цикл. Время преодоления вроде бы наступает. Духовный кризис 90-х годов требует глубинного и осознанного разрешения. Но на этом пути пора осознать новые опасности и силу, противостоящую им. Сила эта – Россия. Центральный образ новой книги. Нет, не перечисление великих побед и свершений. Как ни парадоксально, а сегодня важнее всего осознать невыносимую боль грядущего преодоления. Она сродни отцовской боли. Но теперь речь идет не о возвращении сына оттуда, а о возрождении Родины. О своем, уже сыновнем чувстве. И в поэме это голос подлинного гражданина, сполна переживающего напряженность исторического момента и духовно ставшего на защиту живой души великой страны.

Прежние мотивы звучат с небывалой, пронзительной определенностью: «Заказные убийства подобны /Убиенью моей страны», «На каком пороге и где мы, / Если в книге добра и зла/ Гибель сына до этой темы / Дорастала и доросла…» «Апокалипсис» подсказывает и мотив Страшного Суда. Но теперь Суд, после «смертельных пауз и родильных спазм», обещает Новый Иерусалим. «всплытие» потопленной нами Атлантиды, добытый духовным коллайдером «непререкаемый бозон» сотворения. И неслучайно открывается книга серией «малых поэм», первая из них так названа – «Перед рождением». Далее – изначальная в памяти Климовщина становится «небывалым Светлояром»: «Видишь церкви новые стены?/ Слышишь скрытые колокола?»… Сама земля – залог возрождения: «Мой храм не камень и не купола, / А, вероятно, купола из камня…» «Все остается на своих местах, / И мы еще Февронии послужим…». Мимолетная встреча на берегу речки Ящеры внушает песнь надежды и веры: «Кто-то Крещенье осилит, / Кто-то вернется назад…»

Контекст, роднящий «Россию» и «Данте», метафорически включает «преодоление» в мировой опыт. Современное путешествие по трем мирам и мучительный путь к последней горящей избе. Опыт мира заземлен в российской судьбе. И все говорит о неизбежности грядущей победы. Но она будет добыта лишь во всеоружии культуры духа

Но, разумеется, вбирать мир нужно собою, быть с миром наедине, и так – всю жизнь, кто бы тебя ни окружал, как бы ни делился с тобою всем своим душевным миром. Да, быть вместе – совершенно необходимо. Это – спасительная поддержка. Но она не заменяет самосотворения – вот истинный путь, который проходит лирический герой Германа Ионина.

Закономерен возврат к заключительному циклу, который после новых поэм прочитывается по-новому.

Вот несколько строк из завершающей книгу поэтической составляющей:

А я ведь мог на полпути

Рискованно или рисково

Из самого себя уйти

И перейти в себя – другого.

 

Решительно и напрямик

В другого мог перешагнуть я.

Но упустил короткий миг

На полпути и перепутье.

 

… И был бы откровенно прост

Ненарушаемый порядок.

Но между нами белый холст

Моих прозрений и догадок

 

Увы, не так уж много их,

Но я шагну к нему и к сыну,

Когда шепну последний стих

И допишу мою картину. .

И еще несколько строк:

Я никому навязывать не буду

Единственную заповедь мою.

Давным-давно уже слышна повсюду

Молитва Бытия Небытию.

…Из нашей глубины и боли,

Услышав душу и любовь твою,

Горит закат, благоухает поле

Молитвой Бытия к Небытию.

Но непреодолимую немую

Тоску мою никто не утолит.

Пока не состоится напрямую

Соединенье наших двух молитв.

Вот такими великими, зрячими словами, открывающими бессмертие души, написана эта книга от первых до последних строк.

Истинная личная судьба вбирает в себя дух предков и одухотворяет потомков. Каждый человек есть средоточие, «связь» былого и грядущего – и телесно, и духовно, и сословно, социально, а может быть и глобально, вбирая не только судьбу своего «социума», но и все миротворение. Но беда в том, что в насильно меняющемся мире человек просто вынужден «забывать» себя, растворяться в «массе» (это слово заимствовано из греческого, где означает – внимание! – «тесто»). Итак, отказываясь от себя, растворяясь в обезличенном «тесте», человек утрачивает свое лицо (в смысле – душу!). Но именно сохранение своего лица, своей души и есть главное спасительное самосотворение человека. Об это – вся выстраданная книга Германа Ионина. Открытие это дается бесконечно трудно, ибо насилие окружающей среды непрерывно, мешает спасительному диалогу души и мира, их слиянию, то есть гармонии, без которой невыносимо трудно и даже невозможно жить во Вселенной. Но в истинном слиянии с миром и есть особая миссия души, названная у Германа Ионина как ипостасность, то есть сущность, основание личного бытия, способность вобрать в себя, продолжить собой предков и передать себя потомкам. Путь этот не простой, он не просто необходим, но и спасителен для мира и человечества.

И вот еще о чем не следует забывать: самосотворение и слияние с Вечностью, если его переживать вглубь и истинно, не может не быть трагическим. Таков главный сюжет, переходящий через всю книгу. Себя, свое становление, самоосуществление «нельзя наблюдать со стороны». И ничего нельзя вытеснить из обрушивающегося на человека – на тебя, на меня, на нас… Нельзя жить «как бы»! Жизнь дана каждому для ее самосотворения: вот о чем говорит книга Германа Ионина.

И книга останется надолго в литературе, хотя, вероятно, ей нелегко будет найти своего читателя, а читателю нелегко открыть в ней себя – главного, истинного. Трудно пройти этот путь, но, не пройдя его, не станешь самим собой. И вот понятно, почему книга «Преодоление» нужна всем нам в современном мире.

Комментарии запрещены.