ОТ АВТОРА

Прошло почти семь веков с тех пор, как Данте Алигьери задумал свое воображаемое путешествие по загробному миру. За это время столько переменилось в земной жизни. И я спросил себя: неужели Ад, Чистилище и Рай остались неизмен­ными? В ответ одно за другим  «заговорили»  эти стихотворения. В них мой Данте идет «вторично в Ад».   

Каждый, кто читал «Божественную комедию», заметит, что «второе путешествие» порой контрастно отличается от первого. Все в мире греха, в мире надежды и в мире спасения стало «не так» или «нем­ножко не так».

Иногда я и не хотел скрывать, что сам путешествую вместо Данте. Это мысленный диалог с любимым поэтом. Но еще важнее было вообразить, как, какими глазами «суровый флорентиец» взглянул бы на наш XX век.

Итак, не «подражание» и не «продолжение», а опыт свободной (и субъективной) интерпретации.

«Путешествие» по возможности полифонично. В нем разные голо­са, многие из них не принадлежат ни мне, ни Данте: это перекличка персонажей «Комедии» и наших современников, близких, но, быва­ет, и враждебных мне. Я не мешаю им высказаться, и неверно было бы приписывать автору все реплики и монологи. Быть может, луч­ше было бы перед каждым стихотворением пометить, кто это гово­рит?.. Думаю, читатель разберется…

В комментарии, приложенном к тексту, указаны «расхождения» «второго путешествия» с великой «Божественной комедией». Ком­ментарии на всякий случай. Знатоку Данте они не нужны.

 

 

АД

1

Наполовину жизнь уже прошла,

А я в сегодняшнем лесу блуждаю,

Где спутаны пути добра и зла.

 

Нет, нет, я никого не осуждаю

И не намерен никого пугать,

А то, что вас не испугаешь, знаю…

 

Придется все исследовать опять…

Ведь я мой труд кончал неоднократно

И до сих пор не отдавал в печать.

 

2

Куда, скажите, мы зашли

В алчбе, оргазме и гордыне?

Пространство ровное земли

Не утешение отныне.

 

Приобретений и потерь

Уравновесились итоги

Вы не увидите теперь

Ни бездорожья, ни дороги.

 

Иди туда, иди сюда,

Окаменей из интереса…

В итоге леса не видать,

Не только выхода из леса…

 

Скажите, я сошел с ума?

Что происходит с нами всеми?

На горизонте нет холма,

Тем более холма спасенья.

 

Но интереснее всего,

Что людям на пороге Ада

Не нужно Рая моего,

Да и Чистилища не надо.

 

Итак, усильями борьбы

Добились мы, чего хотели.

Ведь бытие желает быть

Осуществленьем самоцели.

3

Какой-то голос мне необходим,

Благая весть, небесная программа.

Я чувствую, что я совсем один

Без государства, божества и храма.

 

Прошла моя последняя весна,

И заблуждений новых не упомнишь…

А Беатриче так вознесена,

Что, полагаю, не придет на помощь.

 

Но внутреннее чувство мне твердит,

Хотя я слушаться не расположен:

Иди. Незамедлительно иди.

Мы  разобраться без тебя не можем.

 

Оставь живых: они уж как-нибудь

Набегаются, ко всему готовы…

Забудь надежду, и скорее в путь —

Туда, где нужно обновлять основы.

 

И я иду, по-прежнему суров,

Иду сосредоточенно и тихо.

Загробный мир — основа всех основ,

А там сейчас царит неразбериха.

 

Ведь я тот мир не посещал давно,

Доверившись его аборигенам.

Там столько нового привнесено,

А старое осталось неизменным.

 

И самый центр Земли, и Эмпирей

Сейчас не согласованы, не слиты.

А Бог в несогласованности всей

И Беатриче ждут моей защиты.

 

4

Неразличение добра и зла

Перед началом полного провала…

И все-таки она меня звала

И этим самым все равно спасала.

 

Согласно убежденью моему,

Я вновь бываю из могилы поднят

И оживаю только потому,

Что кто-то позовет меня и вспомнит.

 

Еще немного, и вернусь домой,

Как блудный сын в общеизвестной притче.

Кому из вас понятен подвиг мой?

Кому я нужен, кроме Беатриче?..

 

Опять провал. И снова путь закрыт…

Закономерно — так или иначе…

И только Беатриче говорит:

«Иди вперед и продолжай, как начал.»

 

И вот, в отмеренный остаток дней,

Когда слова и силы на пределе,

Я непрерывно думаю о ней…

А что мне остается, в самом деле?..

 

5

Я делаю немалые усилия,

Чтобы вообразить лицо Вергилия,

Повернутое в наши времена.

В эпоху ненависти и неверия

НевидимаяРусская Империя

Невидимым варягам отдана.

От римского эпического гения

Не избежать нам горького  презрения.

Вергилий отвернулся от меня

За то, что с моего благословения

Осуществимы каждое мгновение

Процессы феодального дробления

И межнациональная резня.

Невидимое папское правительство

Благодарит меня за попустительство…

Я, кажется, варяги, понял вас.

Употреблю последние усилия

И докажу себе, что у Вергилия

Недаром я учился в прошлый раз.

 

6

К нему сегодня интерес возрос

В связи с упадком и в связи с распадом.

Вергилий, если говорить всерьез,

Сегодня оказался с нами рядом.

 

Гекзаметры, откуда ни взялись,

Украсили все выходы и входы.

Вергилий — признанный специалист

По возрождению второй природы.

 

Сейчас нужны особые слова,

Поэзией насыщенные втрое,

Чтоб метрополию обосновать

И все провинции благоустроить.

 

А если в нашей собственной крови

Погибнут и земля, и атмосфера,

Мы этот божий мир возобновим,

Начав с Вергилия, а не с Гомера.

 

И скоро каждый человек поймет.

Насколько обязательны отныне

Его поэзии пахучий мед

И откровение его латыни.

 

 

7

Вторично в Ад. Вступаю смело.

Без мантуанца моего.

Преддверье Ада опустело:

Ничтожных нет ни одного.

 

К воображаемым победам

Воронкой Ада в глубь земли

Они пошли за мною следом

И от ничтожества ушли.

 

Любой из них, наверно, выбрал

В кругу прославленных теней

Грехи глобального калибра

И святость высших степеней.

 

Отныне все они герои

В Аду, в Чистилище, в Раю…

Но я поэму перестрою

И космос мой перекрою.

 

8

Неосвещенный Ахерон

Меня к себе не очень манит.

Харон глядит со всех сторон,

Того гляди веслом достанет.

 

Моим попутчикам и мне

Подобное обидно вдвое.

Мы подготовлены вполне

И обойдемся без конвоя.

 

Мы подготовлены сейчас

К тому, что Аду не приснится.

В такой момент у всех у нас

Кроваво-красные глазницы.

 

На берегу такой реки

Вы нам приказывать не смейте.

Любые смертные грехи

Возможны только после смерти.

 

Душа, рожденная во зле,

На ваши правила не глянет:

Мы испытали на земле

Американский ваш регламент.

 

Мы натерпелись наверху…

Теперь без всякой проволочки

Пришла пора служить греху

И довести его до точки.

 

9

Здесь человек теряет имя.

Упразднены слова и жесты.

Их миллиарды в этом Лимбе,

Лишенных высшего блаженства.

 

Я среди вас недолго буду,

Но посмотрю, как вы живете.

Я уточню, куда отсюда

Ушли Платон и Аристотель.

 

Я должен здесь тысячекратно,

Пока вы объясните сами,

Понять, о чем душа Сократа

Беседовать осталась с вами.

 

Как хорошо, как славно это…

Все предугадывать заране,

Желать, желать, желать ответа

И преодолевать желанье.

 

И эту жизнь, одну и ту же

Любить, подав друг другу руки…

Какое здесь единодушье,

Какое братство в первом круге.

 

10

Пускай ожесточенье злее

И все заметнее вокруг.

В отсеках Ада есть музеи

И залы отдыха от мук.

 

Все погибает постепенно,

А эти бункеры светлы.

Прохлада. Мраморные стены

И мозаичные полы.

 

Кругом война одна и та же.

Прогноз один. Итог один.

А в этом адском Эрмитаже

Мильоны статуй и картин.

 

От радиоактивной пыли

Загробный город вымер весь…

Но все, что люди погубили,

Навеки выставлено здесь.

 

11

Люблю искусство без расчета,

Способное в себя вместить

Не только избранное что-то,

А все, что только может быть.

 

Привет всему, что сделал сам ты,

Чужому, даже ничьему.

И все поправки, варианты

В таком искусстве ни к чему.

 

Один лишь вздох, одно лишь слово,

И тут же, сразу, без труда

Произведение готово,

Готово раз и навсегда.

 

Мы ждем подобного исхода.

Все пишут, пляшут и поют.

А это ведь и есть свобода

Или, точнее, абсолют.

 

12

Мы инженеры душ и тел.

Загробный мир неузнаваем.

Но и сейчас в нем есть отдел,

Где мы сидим и управляем.

 

От многого придется вам

В конечном счете отказаться.

Во-первых надо кончить срам

Всех этих демократизаций.

 

Вам не избыть своей вины.

Ну что вы сделали с Миносом?

Репрессии отменены.

Все приговоры под вопросом.

 

И вот бездействуем и ждем,

Что кто-то нам когда-то где-то

Избавит наш загробный Дом

От власти Нового Завета.

 

13

Не получается чего-то

Антихристово торжество.

Загробные перевороты

Не обещают ничего.

 

Но Люциферы подсознанья

Нам повторяют в темноте,

Что устарели наказанья

И устроители не те.

 

И все, что раньше было свято,

Мы рады уничтожить всласть.

Кричим, готовимся к захвату,

Затем берем и делим власть.

 

Увы, работа бесполезна,

И перспектива лишь одна:

Летящая навстречу бездна

И гибель черная без дна.

 

14

Объединяет всех одно

Безумие в большом и малом.

Загробье объединено

Четырехдневным карнавалом.

 

На целые четыре дня

Вы, на законном основанье,

Освобождаете меня

От святости и наказанья.

 

И вот мы забываем вдруг,

Что карма возвратится снова.

Я не испытываю мук,

А ты восторга неземного.

 

Никто не чувствует вины

И безгреховности похвальной.

На карнавале все равны,

Безрадостны и беспечальны.

 

Но, господа, ведь все не так.

Пускай свобода вас не дразнит…

Все это маленький антракт,

Загробный лицемерный праздник.

 

Нас карнавалы не спасут.

Кругом реальности другие.

Проклятая, как Страшный Суд,

Загробная драматургия…

 

15

Сегодня люди не благодарят

Вождя, Учителя и Полководца.

Перенеси столицу в Петроград,

В Москве тотчас восстание начнется.

 

Славянофилы! Русь еще жива,

Языческая, ладная такая…

И собирает нации Москва,

От плоти собственной изнемогая.

 

В Москве всей жизни нашей существо

И смысл ее, затерянный глубоко.

Над человеком нету никого —

Ни полководца, ни вождя, ни бога.

 

Самим себе принадлежите вы.

Все весело, размашисто и резко…

И в этом вихре дьявольской Москвы

Растворены Паоло и Франческа.

 

Однако слышу я со всех сторон

Как некое торжественное соло

Франчески неисповедимый стон

И в перерывах исповедь Паоло.

 

За апокалипсисом новой лжи,

Оказывается, необорима

Любовь моя, которая лежит

В основе Мира и в основе Рима.

 

16

Античных множество имен

Не допущу теперь я:

Трехглавый пес перемещен

Подальше от преддверья.

 

Но как порядка ни желай,

Античность не в ущербе:

На целый Ад разносит лай

Перемещенный Цербер.

 

Он дело понимает сам

И объявил игриво

Из самого себя ансамбль,

Испытанное трио.

 

И позади, и впереди

С рычаньем и весельем

Он гастролирует один

По всем кругам и щелям.

 

И так как завывает он

Невыносимо гадко,

Ему загробный микрофон

Вручили для порядка.

 

Рычит он жуть одну и ту ж

И научился тем брать,

Что выразил единство душ

Своеобразьем тембра.

 

Чудовище во всей красе

В угоду песьим хайлам

Сегодня объявляют все

Явленьем эпохальным.

 

17

Смердя, прерывисто дыша,

В грязи раскинувшись без дела,

Лежала здесь его душа,

Во всем похожая на тело.

 

Лежать, не делать ничего,

Не думать ни о чем..

Однако Чревоугодья твоего

Я что-то не заметил, Чакко.

 

Конечно, сытая еда

Тебе прискучила чрезмерно.

Но все обжоры без труда

Переживают мой инферно.

 

Толпа атлетов разлеглась

Без страха по такой погоде.

Ведь этот дождь и эта грязь

Желанней всех чревоугодий.

 

 

18

Богатство здесь не очень на виду.

Здесь  даже Плутосом пугают  часто.

Ни одного я не встречал в Аду,

Кто  похвалялся бы своим богатством.

 

В Аду не довершишь пути того,

Который на земле тобою начат…

Душа ведь не имеет ничего.

Но это ровно ничего не значит.

 

Вы думаете, что за сотни лет

Нельзя приобрести хороший опыт?

В Аду, конечно, есть эквивалент

Всему, что расточают или  копят.

 

У каждого невидимый балласт…

И, скапливая дьявольскую лютость,

Среди необнаруженных богатств

В четвертом круге притаился  Плутос.

 

19

Гневливые в грязи и гнили

В коммуну гневную стеклись.

Они болото осушили

И камнем оградили Стикс.

 

Организация простая

Соединила столько рук.

Теперь не хуже, чем в Китае,

Благоустроен пятый круг.

 

Где глину выгресть не могли вы,

Гранитный берег поднялся.

Единодушие гневливых

Способно делать чудеса.

 

На правом берегу и левом

Петрополь подлинный возник.

Пока они пылают гневом,

Все получается у них.

 

И, среди всех великолепий,

По зеркалу стигийских вод

С моей душою красный Флегий

Под красным парусом плывет.

 

Филипп Серебряный,  дружище!

Тебя опять не узнаю…

Хватай за руль, впивайся в днище

Грызи, грызи мою ладью.

 

20

Из раскаленного металла

Алеет город над водой.

Кремля нам только не хватало

С пятиконечною звездой.

 

Сейчас, куда ни поглядите,

Любой запрет и догмат снят.

А в этом раскаленном Дите

Инакомыслие казнят.

 

Казалось бы, меня отсюда

Любая уведет стезя…

Но от подобного абсурда

Уйти, по-моему, нельзя.

 

Любым Чистилищем и Раем

Не перекрыть подобный  стыд.

Незабываем, несгораем,

Он не замрет и не простит.

 

И как бы ни был я испытан

И сколько бы ни делал проб,

Все, что свежо и самобытно,

Ложится в раскаленный гроб.

 

И как бы я ни пересилил

Негодование сейчас,

Горит пятиконечный символ

Над гробом каждого из нас.

 

 

21

Что Фурии сказали мне

Устало и сердито,

Когда гуляли по стене

Таможенного Дита?

 

Конечно, в наши времена

И то и это можно,

Но все же где-то быть должна

Хорошая таможня.

 

Вы знаете,  что мимо стен

Дороги нет окольной.

Но дело в том,  что диссидент

Сегодня добровольный.

 

Ведь мы во всех его путях

Идем ему навстречу.

А он буквально за пустяк

Опять противоречит.

 

И если стены мы снесем,

Освободим проходы,

Мы будем снова и во всем

Душители свободы.

 

А если будем  так сидеть,

Любого пропуская,

Тогда исчезнет диссидент,

Профессия такая.

 

Стена недаром создана:

Все оправданье — в стенах.

А где возведена стена,

Там нужен и застенок.

 

А если поддержать распад

В  угоду вашей дури,

Нас диссиденты заклеймят

Как самых злобных Фурий.

 

22

Как вечность для тогобогата,

Кто жив, себе не изменя.

Я вижу,  гордый Фарината

Совсем не чувствует огня.

 

Не признавая тьмы кромешной,

Он все равно остался тут:

Все меньше  помнит, знает меньше,

Все ближе видит Страшный Суд.

 

Уже никто не протестует:

Эпикурейцам жизнь легка.

В гробах, горящих вхолостую,

Ни одного еретика.

 

Мы с ним отпразднуем победу:

Безбожник так же, как поэт,

Все больше любит  землю эту

И жизнь,  сходящую на нет.

 

23

Да, Прометей сюда переведен,

И, в знак своих страданий прежних,

Из всех титанов будет только он,

По-видимому, главный грешник.

 

В Раю небесном есть одна звезда,

И там, насколько разумею,

В сообществе Сократа и Христа

Нашлось бы место Прометею.

 

Но дело в том, что нам не по пути

С цивилизацией и дымом.

И Прометея в жертву принести

Становится необходимым.

 

А между тем Чистилище и Ад—

Цивилизации преграда.

Огонь из власти Прометея взят

И помещен туда, где надо.

 

Инакомыслящая болтовня

Здесь обезврежена заране:

Определяйте функцию огня

В Евангелии и в Коране.

 

Земля отказов требует от вас,

А вам не  холодно, не жарко.

Вам предстоит единственный отказ—

От Прометеева подарка.

 

Да, Прометей сюда переведен,

И, в знак своих страданий прежних,

Из всех титанов будет только он,

По-видимому, главный грешник.

 

Он выдержал огромную борьбу,

Пожертвовал, конечно, многим

И вот сейчас сидит в своем гробу

И произносит монологи.

 

24

А я всерьез предупреждаю вас…

И затеваюэти разговоры,

Как если б я был тот,  кому сейчас

Сказали; что его посадят скоро.

 

Я скоро позабуду всякий страх.

Я каждый шаг моею кровью полил.

Моя судьба —  сидеть в концлагерях,

Стонать в цепях, изнемогать от боли.

 

И я кричу вам из последних сил.

Послушайте…  Ведь вам же будет лучше…

Я никого из ва не посадил.

Ни одного из вас я не замучил.

 

Но я совсем не то хочу сказать.

Послушайте меня, отца родного…

Ведь вы меня посадите опять,

Ведь вы меня  замучаете снова.

 

Рожденные из моего огня,

Измученные мукою моею,

Вы,  дети,  уничтожите меня,

И вас остановить я не сумею…

 

25

Как хорошо, что я еще не стар

И не пугаю страхами пустыми.

Не говорите, будто Минотавр

И наш двадцатый век  несовместимы.

 

Подобными скотами пруд  пруди.

Они глядят, тебе в глаза уставясь.

Пора в себе Геракла пробудить

И уничтожить недобитый Хаос.

 

Но вижу: здесь не хватит силы всей—

Насилие не выпустит обратно.

Как в годы прежние, тебе, Тезей,

Не  обойтись без нити Ариадны.

 

Поборемся с пространством и судьбой

В крови, в лесу и в огнепадном  пекле.

Нас выведет античная любовь,

А не Бердяев и не Освальд Шпенглер.

 

Насилье с этой стороны и с той

Открыто очень или очень скрытно.

Я думаю, что даже Лев Толстой

Не сможет выбраться из лабиринта.

 

Покуда новоявленный Тезей

Еще не знает, как ему бороться,

На смену веку дерзостных идей

Приходит век насилья и уродства.

 

26

Вскипает кровь у самых ног.

Убийцы загорают храбро.

Кровавый это кипяток—

Забава старого кентавра.

 

Сначала с кромки этих скал,

В черте седьмого круга Ада,

Он все усердно исполнял—

В тиранов целился как надо.

 

Но он не вспомнил бы сейчас

О первом своевольном шаге.

Когда же в самый первый раз

Он  искупался в этой влаге?..

 

С тех пор он с луком незнаком,

И без начальства и охраны

На берег улежат рядком

И террористы, и тираны.

 

27

ЯЗОН

Я навсегд ушел из дома—

Отец, любовник и злодей.

Ее страданья мне знакомы,

Ведь я убил своих детей.

 

Живи одна, люби другого,

Скрывай озлобленный оскал.

Ты их убить была готова,

Но я случайно помешал.

 

Обезоружил, ножик поднял,

Вонзил его с таким трудом…

И, совершив последний подвиг,

Я навсегда покинул Дом.

 

28

Он был богоподобен с виду,

Когда серьезно захотел

Себе построить пирамиду

Из мертвых юношеских тел.

 

Умерших оказалось мало.

Естественно, что вместо них

Германия ему послала

Отряды юношей живых.

 

Он был воистину божествен,

Когда в течение работ

Он строил с юношами вместе

И нюхал юношеский пот..

 

Мы процитировали точно

Случайный фронтовой дневник.

Но есть еще один источник—

Молитва каждого из них:

 

Загнали нас в огромную дыру.

В ней понемногу погибаем все мы.

За фюрера сегодня я умру,

Как умирают за свои поэмы.

 

Еще он жив. Я чувствую его.

Его я сделал этими руками.

В нем много, очень много моего:

И этот взгляд, и этот темперамент.

 

Пускай меня земля приговорит.

Нет, я не окажу сопротивленья…

Но никогда до тла не догорит

Мое великое произведенье.

 

29

Среди людских чудовищ,

Намерений и злоб

Загробный Шостакович

Наяривал галоп.

Испытывая жженье

Раскованности той,

Плясало окруженье

Под красною звездой.

 

Пока мы пляшем сдуру

Столетие подряд,

Иную партитуру

Озвучивает Ад.

 

И над кремлевской башней

Отчетливо слышны

Раскаты самой страшной

Загробной тишины.

 

А города и села

Захлестываешь ты,

 

Неслыханное соло

 

Загробной пустоты.

 

И молодой и старый,

Переживаем мы

Победные фанфары

Потусторонней тьмы…

 

Души не успокоишь…

Вздохнем в последний раз.

Кошмарный Чтожтакоеч,

Куда ты вывел нас?

 

30

Все то, что принято вчера,

Сейчас отвергнуто на время.

Четырехстопный ямб—игра,

Когда-тo принятая всеми.

 

Мир от гармонии устал,

В быту обожествили случай

И отменили ритуал

Стопосложений и созвучий.

 

Все упростилось на местах:

Другая быль,  другие мифы…

Но мы не можем просто так

Прожить без ритма и без рифмы.

 

Мы подготовили успех

Тому, кто весел и негибок,

Режим, единственный для всех,

Режим без проб и без ошибок.

 

31

Попытка самоуглубиться

Переживает полный крах.

Знакомые самоубийцы

Еще скрипят в своих стволах.

 

Но Гарпии заметно ропщут:

Прирост деревьев невелик.

Изрядно поредела роща

И превращается в реликт.

 

Такого страшного волненья

Я не испытывал давно…

Куда девалось пополненье,

И есть ли вообще оно?

 

Самоубийцы знают сами,

От юноши до старика:

Немыслимо универсальны

Границы этого греха.

 

И если буду я упрямо

Держаться прежнего суда,

То всех, от Евы и Адама,

Я должен поместить сюда.

 

К тому же стыдно и неловко

По прежнему порядку жить,

Когда повсюду установка

На ликвидацию души.

 

Иного рода или вида

Последний Суд пугает нас:

Одни тела из гроба выйдут,

Бездушные, как и сейчас.

 

И наказанье бесполезно,

И верить больше нету сил.

Поэтому к любому лесу

Я отношенье изменил.

 

Туда, где солнце меркнет в гневе,

Где мрак в космической пыли.

Туда устремлены деревья

Как помощь небу от земли.

 

Конечно, я с моей душою

Один ответа не найду,

Я сам, как дерево большое,

Стою у Гарпий  на  виду.

 

32

Мое бессмертье на исходе.

С уничтоженья снят запрет.

Поговорим об эпизоде,

Которого в поэме нет.

 

Он был неловко расположен

Вне замыслов-черновиков.

Он был в поэме невозможен,

Забыт и даже не готов.

 

А между тем все это время,

Пока я был бессмертьем пьян,

Он незаметно жил в поэме

И прочно занял первый план.

 

Итак, привет тебе, свобода,

За то, что я в избытке сил

За откровенье эпизода

Моим бессмертьем заплатил.

 

33

Ты мне скажи, чтоб было ясно,

Как мне идти с моим вождем?

Идти по краю безопасно

Или под огненным дождем?

 

Брунетто, где моя эпоха?

Куда отсюда выйти мне?

Я думаю, что очень плохо

Бросать учителя в огне.

 

Брунетто, я останусь с в ами,

Покуда Ад пересеку

Между летящими огнями

Босыми белыми ступнями

По раскаленному песку.

 

34

Вы невнимательны к судьбе поэта.

Ведь правит миром только он один.

Флоренция, Италия, Планета!

Вы отклонились от моих терцин.

 

Покуда я решал вопрос о чуде

Прогресса, побеждающего страх,

Неумные, неопытные люди

Сегодня утвердились на верхах.

 

У них дела: обговорив детали,

Удвоить армию, наладить быт.

А дети  »Энеиду»  не читали,

Мессир Брунетто ими позабыт.

 

Поэтому, мой дорогой читатель,

Не удивляйся, что исхода нет.

Флоренция кипит. А в результате

Прогресс отсрочен на мильоны лет.

 

35

Прослыть последним дураком

В Аду—ужасная морока…

Какой чудесный был дракон

С лицом правдивого пророка.

 

Сейчас обманывать смешно,

Ну а пророчествовать странно.

Поэтому отменено

Само понятие Обмана.

 

Господь нимало не воздаст

За то, что, вопреки законам,

Мы ликвидируем контраст

Между пророком и драконом.

 

Чистосердечие и страх

Не нужны современным теням.

И вот я в сущих дураках

С моим былым изобретеньем…

 

Тем более, что Герион,

При всем его аллегоризме,

Был неспроста изобретен

И всеми грешниками признан.

 

Пока Обман живет еще,

Не умирает наше Завтра.

Ведь жив доверчивый расчет

На то, что вновь обманет Правда.

 

Но изменился опыт наш,

И в результате—вот досада! —

Оригинальный персонаж

Исчез из нынешнего Ада.

 

36

В отличие от остальных пропаж

Мой Герион пропал вполне резонно.

Зато явился новый персонаж

Почище и получше Гериона.

 

Система, распадайся веселей,

Любой итог не будет мне ударом…

Но вот расположенье Злых Щелей

Я все-таки придумывал недаром.

 

Номенклатура милая живет

И преступлений не таит нимало.

Я их дифференцировал,  и вот

Теперь приходит время интеграла.

 

Я больше вам обманывать не дам.

Вы, разглагольствуя в порыве смелом,

Себя разоблачили по частям

И откровенно обманули в целом.

 

Мы дожидаемся, пока смелей

В отъявленную мафию стекутся

И воры, и подельщики людей,

И обольстители, и святокупцы.

 

Какая интересная судьба—

В условиях,  когда Обман разгадан,

Переориентировать себя

И раздавить невиданного Гада!

 

37

Пока мы льем торжественный елей

И на победу мафии глазеем,

Мерзавцы вылезают из Щелей

И скоро Щели сделают музеем.

 

Они уже устроили показ

Багров и плеток и свинцовых мантий.

Смотрите все, как истязали нас,

И помышлять о прошлом перестаньте.

 

В кругу восьмом в объятиях сплелись

Не столько мудрый и не столько юный

Ваш очень развитый социализм

С моею флорентийскою коммуной.

 

Грозило каждому из коммуняг

Сидеть во всех Щелях одновременно.

И вот они  свернули красный флаг

И подвизаются как бизнесмены.

 

А их, конечно, поддержали вы

И только намекаете слегка мне,

Что я придумал каменные рвы,

Мосты из камня и мешки из камня.

 

Преступники бесстыдные, они

Сейчас не станут экспонаты трогать,

Чтобы, когда придут иные дни,

Распределить вас и в огонь, и в деготь.

 

Все это царство каменных Щелей

Мы переделаем, не беспокойтесь…

А вы пока храните мой Музей

И аккуратно составляйте опись.

 

38

Эмблемы славные, на том, конечно, свете,

Кровавого щита, кровавого меча.

Единственный сюжет двадцатого столетья,

Который мы хотим сегодня замолчать.

 

На то загробный мир, чтоб оставалось в силе

Все то, что выжгло нас дыханием своим.

Нет, не Иван, не Петр, а некий Джугашвили

Спокойно выстроил над нами Третий Рим.

 

Мы были не ему, самим себе покорны.

Иначе как же он решиться мог бы сам

Потусторонний мир переустроить в корне

По собственным своим безбожным чертежам?

 

А впрочем ведь ему и в Рай открыты двери.

Господь установил с ним договор прямой:

Не только Ад ему—Чистилище доверил,

Один лишь Эмпирей оставил за собой.

 

Он возвратится к нам сегодня или завтра,

Построит лабиринт и уничтожит нить.

Куда он денется—такой организатор,

Который Бытие сумел бы отменить?

 

Все наши замыслы—одна игра пустая,

А в глубине—тоска и сталинский смешок.

И все же будем жить, спокойно рассуждая,

Не богохульствуя и не впадая в шок.

 

39

Какой-то правильный дебил,

Опять впадая в крайность,

Меня до сердца разрубил

За неортодоксальность.

 

Оказывается, пою

Опять в Аду господнем.

Я эту голову мою

Отрубленную поднял,

 

И вот, наперекор другим,

Изрубленный и старый,

Изобретаю новый гимн

И снова жду удара.

 

За небывалые слова

Расправы невозбранны…

Ведь прирастает голова,

И заживают раны.

 

40

Меня зеленая змея

В босую ногу укусила.

Укушенную пятку я

Сжимаю из последней силы.

 

И только чувствую сейчас

Холодным юношеским телом,

Что мускулов моих запас

Через минуту станет белым.

 

В течение пяти минут

Со мною происходит это.

Сейчас меня пересекут

Прожилки пепельного цвета.

 

Я сам не ведаю, когда

Рукою и ногою двину…

Ветхозаветная беда—

Окаменеть наполовину.

 

41

Томимые духовной жаждой,

Мы плоть раздели напоказ.

Теперь из ягодицы каждой

Мигает шаловливый глаз.

 

В потоке низменных подобий

Неразличимы я и ты.

Над разделеньем полупопий

Задорно вздернуты хвосты.

 

И в этих молодых стараньях

Духовность принимает вид

Рогов козлиных и бараньих,

Клыков кабаньих и копыт.

 

42

Конечно, бог необходим

В своей сыновней ипостаси.

Пускай погибнет он один,

Чтоб наш народ обезопасить.

 

Сейчас мы в жертву принесем

Христово истинное слово,

И будет наш народ спасен

От ущемления любого…

 

Христос немедленно умрет.

Но мы, гонимые, невинны…

Мы богоизбранный народ,

Притом, народ жестоковыйный.

 

Пускай умрет один за всех,

Такие жертвы объяснимы.

Впоследствии за этот грех

Проклятие с народа снимут.

 

А я отвел от вас беду,

Я вас прикрыл в суде и в храме

И почему-то здесь в Аду

Прибит к земле тремя колами…

 

Но совесть у меня чиста.

Я погибаю за идею

По воле вечного Христа,

Который предал Иудею.

 

43

По просьбе искренних своих друзей,

Улисса хитрого и Диомеда,

Рассказывает русский Одиссей,

Чем замечательна его победа:

 

«Ревут, ревут чудовища морские.

Сломала туча молнии ребро.

И пенится у золотого киля

Холодное живое серебро.

 

Тугие кудри мечутся от грома,

Насквозь промок зеленый мой кафтан.

В подводные хрустальные хоромы

Зовет меня свинцовый океан.

 

Я там настрою гусли-самогуды,

Ударю в струны сильною рукой

И сыпать, сыпать плясовую буду,

И, как медведь, запляшет царь морской,

 

И выскочат зеленые царевны,

Сминая в пляске алую траву…

Быстрей, быстрей, быстрей, быстрей… И гневно

Я звончатые струны оборву.

 

И упадут зеленые уроды…

Я выплыву к утесам наших стран.

И покоренные покатит воды

Серебряный холодный океан».

44

На черном белые штрихи—

Мускулатура великана…

Антей любил мои стихи

И повторял их неустанно.

 

Любил он более всего

В моей «Комедии» вчерашней,

Как я описывал его

И сравнивал с наклонной башней.

 

«А вот теперь,—добавил он,—

Нужны другие описанья,

Настолько черен общий фон

Загробного существованья».

 

45

Порядок нужен. Это ясно всем.

Довольно болтовни и ротозейства.

Вернем прекраснейшую из систем

И во главе ее поставим Зевса.

 

Мы выбираем наилучший путь.

А главное: ни для кого не тайна,

Что здесь в Аду возможно все вернуть

И все восстановить фундаментально.

 

Мы не пойдем у них на поводу.

Гигантоманам есть альтернатива.

История идет у нас в Аду

И поступательно, и обратимо.

 

Пускай живут в подземных лагерях.

К поверженным претензий не имеем.

И ради этой цели сам Геракл

Поступит в услужение к пигмеям.

 

Любой любимец матери Земли

В итоге будет схвачен и опутан,

Чтобы его с победой увезли,

Как Гулливера, в царство к лилипутам.

 

А выживите, сохраняя строй,

На Дионисиях не хулиганьте

И никогда наедине с собой

Не плачьте о каком-нибудь гиганте.

 

И в результате этих всех побед

Возобновится и не колебнется

Непререкаемый авторитет

Гигантского Подземного Колодца.

 

46

Так это знаменитый центр Земли?

И в этом центре Люцифер поруган?

В девятый круг, по-моему, ушли

Все обитатели восьмого круга.

Я просто многого не знал тогда,

А остальное не было открыто.

И вот придумал я, что глыба льда

Образовалась в берегах Коцита.

Ядро земное — раскаленный шар,

И символ мой ошибочно подобран…

Фантазия,  конечно,  хороша,

Когда она вполне правдоподобна.

Сейчас уже изучен каждый слой.

Мои расчеты много потеряли.

Но дело в том, что грешник под землей

Не замечает подлинных реалий.

Да, он не изменяется в лице

И сам себя определяет кратко…

Девятый круг зовет его как центр

Всего загробного миропорядка.

Ты хочешь знать, ты оценить готов

Какая сила восторжествовала?..

Предательство—основа из  основ

Описанного мною карнавала.

 

47

Юриспруденция… А сколько лжи с ней

Присуще стало Аду моему?..

Граф Уголино пострадал при жизни,

И от меня досталося  ему.

 

По непроверенным случайным данным

Он, видимо, предатель и злодей…

Где оправдание его страданьям?

И кто отменит смерть его детей?

 

Да, да, я сострадал его рассказу,

Но не исправил божий произвол…

Скажите, почему тогда же, сразу,

Я перемен  в Аду не произвел?

 

И вот с тех пор мне по ночам не спится…

Но семь веков не воротить назад.

И разрастается огромный список

Невинных душ,  распределенных в Ад.

 

48

Вы можете поверить мне,

Что я интуитивно знаю,

Когда и на каком огне

Растает бездна ледяная.

 

Христос пришел ко мне тайком

И предложил уйти отсюда.

Но о свидании таком

Я вам рассказывать не буду.

 

Тому, кто не был виноват,

Себя оправдывать не стоит.

Исус Христос явился в Ад

И подорвал его устои.

 

Отцовский мстительный Устав

Слезами покаянья залил.

Но это все он сделал так,

Чтоб вы об этом не узнали.

 

Я трогал мертвые тела

Перед последней катастрофой,

И Башня Голода была

По существу моей Голгофой.

Сегодня я уйду к Нему

Из этой бездны ледовитой.

И вот, не знаю почему,

Я все-таки вам тайну выдал.

 

49

И во второй, и в третьей пасти

Я вижу новыхдвух Иуд.

Проглочен Брут , отброшен Кассий,

А вот Иуды тут как тут.

 

Их Люцифер жует без вкуса.

Легко понять его испуг:

Один ровесник Иисуса;

Другие два откуда вдруг?..

 

Отгадка этому простая:

В Аду отличен от других,

Кто терпит муки, не теряя

Способности страдать от них.

 

Их Люцифер жует и вертит,

Отбросит и жует опять…

Чтоб только выстрадать бессмертье,

Они готовы пострадать.

 

50

Ты хочешь, чтобы я серьезно

И память самую отверг

О том, как я увидел звезды,

Из Ада выбравшись наверх,..

 

Улисс, твоя тропа иная…

Дорогу к звездам укажи…

Но я упрямо вспоминаю

Пещеру, длинную, как жизнь.

 

ЧИСТИЛИЩЕ

 

1
Как, почему, какая силища,
Какой Господь подземных сил
Заменой моего Чистилища
Америку провозгласил?

Новейший Свет от правды спрятался,

И,очевидно, потому
Все ваши нынешние атласы
Противоречат моему.

Скажу без самоумаления
И как бы вы ни отнеслись:
По моему соизволению
Открыл Америку Улисс.

Сегодня прямо или косвенно
Идете вы поэту вслед.
Но я советовался с Господом,
Изобретая Новый Свет.

Сейчас пророческие жалобы
Уже смешно произносить.

А вот совета не мешало бы
У сочинителя спросить.

В эпоху полного безверия
Люблю утопию одну:
Американская империя,
Иди, родимая, ко дну.

Чтобы любой обеспокоился
И чтобы каждый был готов
Увидеть очертанье конуса
Над гибелью материков.

Последние мгновенья меряйте,
Пока душа оповестит,
Что вместо нынешней Америки
Мое Чистилище стоит.

Переболев идей этою,
Увидите: надежда есть.
И я вам все-таки советую
Мою идею предпочесть.

Итак, начнем переселение
В Евразию с семьею всей.
Иначе у Горы Спасения
Погибнете, как Одиссей.

2
Мне так хотелось бы успеть
Спуститься к берегу по склону.
Душа Каселлы будет петь
Мою любовь… Мою канцону…

На берегу уже тепло.
Палатки. Рослые ребята.
Как утро, молодая плоть
Прозрачна и голубовата.

Печати Ада смыть с лица
Легко на этом косогоре.
Сквозь душу нежного певца
Я вижу трепетанье моря.

Невероятно, чтобы вдруг
Моя канцона прозвучала…
Ребята составляют круг,
И ждут меня, и ждут начала.

И льется песня, чуть звеня…
Стоит Каселла в центре круга.
А души смотрят сквозь меня
И видят хорошо друг друга.

3
Природа, измени закон.
Избавь меня от повторений.
Тогда я стану тростником,
Которому не страшно время.

И отразит меня вода
Молитвенно и неповторно.
И в сущности я никогда
Ничьей рукой не буду сорван.

А если даже и сорвут,
Подобный ритуал известен:
Закон природы тут как тут,
И я опять на прежнем месте.

И в неповторной тишине,
Без помысла о смертной дате,
Позвольте все продумать мне,
Все до конца продумать дайте.

4
Любить свободу и стоять на том,
Ни в чем ни на минуту не раскаясь,
Как, например,утический Катон,

Самоубийца и республиканец.

Возненавидел он либерализм
Других республиканцев желторотых,
Которые сегодня собрались,
Чтобы участвовать в переворотах.

Откуда знают эти крикуны
Моей свободы местонахожденье?
А ведь она сознание вины
И от самих себя освобожденье.

Благословляю золотые дни
И перенапряжение любое,
Когда в народе римляне одни,
Готовые пожертвовать собою.

С такими голосов не наберет
Вся либеральность ваша показная.
У нас недавно был такой народ.
Вы ненавидите его, я знаю.

Свобода — воля, и свобода — щит.
Все ваши дефиниции бесспорны.
Вам только бы сегодня протащить
Бездарный принцип усредненной нормы.

Республиканцев предадут вожди.
Но вольные народы объяснимы…

И я в разгар невиданной вражды
Сегодня умираю вместе с ними.

5
Чета любвеобильная светла.
Была меж ними вечная преграда.
Но Марция в Чистилище пришла,
Воспользовавшись реформой Ада.

А может быть, Катон уже не тот?
Они ведь неразлучны быть могли бы…
Но он ее то другу отдает,
А то и вовсе оставляет в Лимбе.

Несет через загробные века
Его душа стремление к отказу.
Но все равно любовь его крепка,
Супруге он не изменил ни разу.

Никто ей не рассказывал о том,
Никто не возражал ей непреклонно -
Она сама особенным путем
Пришла сюда в объятия Катона.

Пускай мои терцины говорят

О том, как Марция освободилась,

Преодолела современный Ад

И тем восстановила справедливость.

6
Противник папских курий
И пышного надгробья,
Красавец белокурый
С разрубленною бровью.

Без страха и упрека,
Манфред король не слабый.
Опять надбавка срока
За несогласье с папой?

Страдание немое…
Незыблемое кредо.
Опять никто не молит
За короля Манфреда?

А оправданье свыше?
Стою — глазам не верю.
Уже все сроки вышли,
А он опять в преддверье?

Епитимья все та же
За поединок старый,
Да и не с Богом даже,
А с папскою тиарой.

Красавец белокурый

С разрубленною бровью,

Противник папских курий
И пышного надгробья.

Король с пробитой грудью.
Не унывай и веруй.
И пусть преддверье будет
Твоею вечной сферой.

7
Давно похоронило время
Событье ночи или дня.
Таинственная смерть в Маремме
Всегда тревожила меня.

Твои предсмертные молитвы
Свежи особенно сейчас.
Ты без вины была убита,
Как очень многие из нас.

Убийство забывают быстро,
И это тяжелей всего.
Ревнивец утаил убийство,
И ты не выдала его.

Твоя особенная слава
Была загадкою для всех.
Ты только весть ему послала,
Чтоб он замаливал свой грех.

А он, как это ни ужасно,
Все понял из моих стихов,
В преддверии не задержался,
Очистился и был таков.

Пусть очищаются другие
И исчезают без следа.
Но вечно любящая Пия
Живет в Чистилище всегда.

8
Одни себя не в силах побороть,
А у других восторженные лица.
Здесь можно заново примерить плоть
И, если нужно, перевоплотиться.

Такое впечатление, что здесь
Подобие загробного курорта.
По всем кругам распространилась весть
О полном выходе из царства мертвых.

Здесь проживают жизнь одну и ту ж
И очищаются тысячекратно.
И миллионы современных душ,
Уже очистившись, идут обратно.

В Преддверии Чистилища всегда
Есть публика и добрая и злая.

Теперь ничтожные идут сюда
И очищаться вовсе не желают.

Короче, катастрофа налицо.
Итог незамедлителен и краток…
Что будем делать? И в конце концов,
Когда мы в доме наведем порядок?

9
Скажите мне, какая радость
Опять, не слушая меня,
Из крайности бросаться в крайность
И убеждения менять?

Как будто ненавистна мне лишь
Поверхностная суета.
Страна моя, зачем ты медлишь
И мечешься туда-сюда?

С преддверием прощаться рано
России вздыбленной моей.
Меняют конъюнктуру страны,
Диаспоры любых кровей.

И личности, и коллективы
Переоделись там и тут.
И все по сути нерадивы -
Все апокалипсиса ждут.

От человека и от зверя
Сам Саваоф ни мудр, ни глуп:
Создание его — Преддверье…
Куда? В какую высь и глубь?

Как будто бы Судья из Судей
Замкнул творение и вот
Сидит и ждет, каким же будет
Очередной ответный ход.

На самом деле, Дух над бездной,
Господь, все так же пашешь ты,
Не вынимая плуг небесный
Из черноземной борозды.

10
Они давно уже стоят у входа,
Стыдливо подбородки теребя.
Правители, стравившие народы
И не перетрудившие себя.

Их отфутболили в знакомом стиле,
И вот скитаются — Господь подаст.
Когда-то им при жизни оплатили
Работу по развалу государств.

Усилий не потребовалось в деле.
К тому же, откровенно говоря,

Уже давно и всем осточертели
Антиутопии и лагеря.

Приятно было в первые минуты
Наделать новых флагов и монет.
Но только после смерти почему-то
За эти подвиги награды нет.

Самоторговля и самопродажа
В Раю не поощрялись никогда.
Но их и не наказывают даже,
А просто не пускают никуда.

Такое положенье безнадежно…
Как будто жить отправили опять.
И очищаться вроде невозможно,
И не за что особенно страдать.

А с возвращеньем ничего не выйдет.
Среди живых и суд над ними скор,
Поскольку на земле их ненавидят
Как откровенный общий наш позор.

Там их сегодня кстати и некстати
Честят и поделом, и без вины,
И кто платил им, больше не заплатит,
Народам и без них заботы хватит,
Как уцелеть и выйти из войны.

В Чистилище ущелье есть такое,
Где только травы и цветы растут.
Я думаю, вселенские изгои
Себе бы место присмотрели тут.

Как хорошо непоправимый подвиг
Осознавать без радостей и мук,
Когда сидишь в кругу себе подобных
И ни одной живой души вокруг.

11
На том же месте, где когда-то нас
Торжественно приветствовал Сорделло,
Выкатывая выпученный глаз,
Какое-то чудовище сидело.

Когда я подошел и разглядел
Подобное создание подробно,
Я понял, что оно средь душ и тел
Антропоморфно и душеподобно.

Загробный мир сегодня проходим,
И каждый выбирает сам, где лучше.
Но если кто в Чистилище один,
То это, видимо, особый случай.

Вы сами поняли, кто он таков,
Когда, по-человечески ощерясь,

Глядит глазами всех своих голгоф,
Запрятанных в красивый бритый череп.

Я понимаю, почему он так
Почти отчаянно сжимает пясти
И не вступает ни в какой контакт
Со всеми теми, кто идет за счастьем.

Перед его любовью страшно мне.
Скорее отхожу, не познакомясь.
Пускай сидит с собой наедине
И отрицает мой загробный космос.

Я знаю, что благодаря ему
Все хорошо, когда поэтов трое.
Но я ведь точно так же не приму
Все то, что этот человек построит.

Тенденция истории верна.
Теперь он знает неопровержимо,
Что надо быть в любые времена
Противником загробного режима.

Любой поэт в Чистилище своем

Пренебрегает Адом или Раем.

И это хорошо, что мы втроем

Друг с другом в принципе не совпадаем

Я радуюсь, что он и есть и несть,
Преобразиться может и присниться…
Но только он способен перенесть
В основу мирозданья этот принцип.

12
Легко ль среди подобных прочих
Сидеть, как ординарный йог,
Нирваною себе отсрочив
Чистилища законный срок?

Наладив лотос безупречно,
Сижу среди недвижных спин…
Кто медлит год, кто медлит вечность,
А рассуждаю я один.

И никому из нас не странно,
Что этот добровольный плен -
Обыкновенная нирвана -
Идет Чистилищу взамен.

13
Я жизнь свою устроил так,
Чтобы опять везде и всюду
Усталый и упорный шаг
Не замирал ни на минуту.

Чтоб солнце было за спиной
В огне вечернего пожара,
Чтоб тень моя передо мной
Мои шаги опережала

И чтобы раз и навсегда
Я ощущал бы всею грудью,
Что не туда иду, куда
Идут обманутые люди.

14
Дохнуло небо грозовое,
И наконец нарушен сон.
И темную седую хвою
Пронизывает мягкий звон.

Да, это ели так уснули,
Звучали так, пока я спал.
И в грозовом угрюмом гуле
Их нежный сон не отзвучал.

Обман, измена… Гневно воя,
Глотайте дождевой свинец…
Ведь это небо грозовое.
Ведь это, может быть, конец.

15
Мы почему-то испокон
Виденья по разрядам делим.
А если то, что было сон,
Произошло на самом деле?

Лючия на руки взяла

Меня с моею плотью грешной.

Ни Ганимеда, ни орла

Я и не вспоминал, конечно.

А было все примерно так:
И ночь, и ужас небывалый,
Святой Лючии мерный шаг,
А рядом скаты и провалы.

Она была опорой мне
И нежной радостью лучилась…
И все, что видел я во сне,
Тогда действительно случилось.

16
Какая здесь война по скату скал
Идет на правом и на левом фланге,
Мне Ангел очень долго объяснял,
Насколько объяснять умеет Ангел.

Чистилище — единая гора,
И семь уступов остаются в силе.
Но вот подразделения вчера
Претензии друг другу объявили.

Завистлив, горд, чревоугодлив,скуп -
Ты все грехи объединяешь вкупе.
Но почему-то ни один уступ
И выступа друг другу не уступит.

Идет без конницы и крепостей
Поочередно или вперемешку
Война уступов и война страстей
В одной-единственной душе и между.

Здесь ввязывается в войну любой,
Кто хорошо освоил подоплеку
Самостоянья своего — любовь
К чужому злу и своему пороку.

Христос и Будда, Ганди и Сократ
Любовью прокляты и позабыты.
Одни унылые ничком лежат
И не вступают ни в какие битвы.

Теперь уже до Страшного Суда
Алигиери позабыт и проклят.

И наступает катарсис тогда,
Когда Чистилище в основе дрогнет.

Поэтому, добавил Ангел мне,
Вам даже посоветоваться не с кем.
Пожалуйста, участвуйте в войне
Или переоденьтесь Достоевским.

17
Вздыхая, мучась и мечась,
Я семь грехов моих поведал…
Прикосновение меча
Желанно было, как победа.

В Аду я отдыхал душой,
Хоть насмотрелся до упаду.
Эффект не очень-то большой
Дает экскурсия по Аду.

Теперь пойду путем другим
С другими, как и я, живыми,
Не только сострадая им,
Но и страдая вместе с ними.

18
Сегодня исправляют всех,
Кого червяк сомненья точит.

Ад существует лишь для тех,
Кто сам спасения не хочет.

Стою перед престолом, замер,
Считаю буквы кожей лба.
Скажи, престол, зеркальный мрамор,
Какая предстоит борьба?

Привратник смотрит лучезарно,
Багряный меч горит сильней,
И ввысь меня возводит карма -
Спасенья девять ступеней.

19
Ты это Адом назови
Или Чистилищем и Раем.
По типологии любви
Сейчас мы всех распределяем.

Все дело в том, как ты любил
И как сейчас любить способен.
Мы доберемся до глубин
Любых грехов и философий.

Мы наконец поверим снам,
Которые за гробом снятся…
А дальше ты решаешь сам,
Куда идти и чем заняться.

20
Ну вот, теперь пришла пора
Для грешников особо грешных
Из Ада перебраться в Рай
Через Чистилище, конечно.

Но эмиграция идет
Из Рая так же, как из Ада…
Такой взаимный переход,
Я думаю, одобрить надо.

И если уж и там и тут
Мы ликвидируем границы,
Чистилище не сохранится
Как суверенный институт.

21
Усилья скульпторов нелепы…
Но здесь, в Чистилище, у врат,
Опять все те же барельефы
Со мною молча говорят.

Опять в прозрачном беспорядке
Изображенные бегут:
Трепещут мраморные складки,
Слова сбегают с белых губ.

А им вдогонку цепь живая -
Спешим, душою просветлев.
И каждый, сам того не зная,
Навечно входит в барельеф.

22
Да, да, в Чистилище суров
Труд исправительных колоний:
Здесь выпрямляют гордецов,
При жизни согнутых в поклоне.

Какая в этом польза им
В итоге войн и революций?
Гордец, увы, неисправим
И не желает разогнуться.

И очевидно, гордость в том,
Чтобы любым покрыться потом,
Но ни за что не стать Христом
Или хотя бы Дон-Кихотом.

23
Сальери переделывал хорал,
Чтобы застыла музыка немая.
Я этого греха не понимал.
И, честно, до сих пор не понимаю.

Не позавидуешь такой судьбе,
А вдумаешься, так мороз по коже:
Как можно Моцарта убить в себе,
Чтобы не быть на Моцарта похожим?

Сальери недоверчив и упрям.
Его стихия — торопить открытья…
Новаторы, я разрешаю вам
Себе зашить глаза железной нитью.

24
В кромешной тьме не видны лица.
Я их по голосам сочту,
Чтобы серьезно разозлиться
На эту злую темноту.

А ну-ка сразу приготовься
Разгневаться на них на всех:
Кто в этой тьме не злился вовсе,
Тот совершил великий грех!..

Они гнусят об идеале,
Который был неоспорим…
И мы о нем поговорим,
Хотя сегодня жив едва ли
Распятый ими Третий Рим.

25
Опять: «В начале было слово»?
Оно есть худшее из зол.
Загробный мир не звал Толстого.
Он сам в Чистилище пришел.

Немного потаскал каменья
И вот во тьму идет сюда,
Разгневанный до онеменья
Разгадкой Божьего суда.

Извращены мечты о благе
И достижении его.
Чистилище, тюремный лагерь,
Не очищает никого.

Оказывается, Голгофа
До удивления проста:
Все та же злоба Саваофа
Живет в страдании Христа.

И словно от тюремных камер
Богат земной недобротой,
Со стиснутыми кулаками,
Толстой уже не Лев Толстой.

Нетрудно потерять дорогу,
Себя испытывая так…
Но все же здесь он, слава богу,
Его я чувствую сквозь мрак.

26
Я поступлю наоборот.
А вы, как надо, поступайте…
Еще не продан мой народ
И не подкуплен покупатель.

Сейчас народ не очень злой,
И он не станет спорить с вами.
Продайте весь его с землей,
И с деревнями, и с церквами.

А то затея… из нее

Ведь может ничего не выйти.

Все это русское мое

Как следует возненавидьте!

И чтобы дальше мне идти
Уж было незачем и не с кем,
Продайте русский генотип,
Евгенотип мужской и женский.

Глаза, когда заглянешь вглубь,
Прозрачны, призрачны и серы,
А в уголках поджатых губ
Лучи страдания и веры.

Конечно, это все для вас
Неинтересно и неново…
Смотрите мимо этих глаз!
Не слушайте святое слово!

Скорее, из последних сил,
Осуществляйте сделку эту,
Пока я не сообразил,
К какому вас призвать ответу.

Вы думаете, что разброд
Не скоро доведет до сути?..
Я поступлю наоборот.
А уж тогда не обессудьте.

27
У воинов прекрасный вид.
Моя идея их направит.
Давид меня не удивит,
И Святослав не обесславит.

Я понимаю, что сейчас
Достаточно промолвить слово,

И Святослав пойдет на вас,
Предателей всего святого.

И если только попрошу,
Давид обеими руками
Раскрутит верную пращу
И влепит вам победный камень.

За то, что вы на свете есть,
Со всеми вашими делами,
За вашу злость, за вашу месть,
За ваше пребыванье в храме.

Смотрите — рухнул этот храм.
Все нужно начинать сначала.
Вы поусердствовали там
Оргазмом рынка и развала.

Родимый Дом идет на слом,
Не знаю, по какому праву…
Поэтому пою псалом
Давиду или Святославу.

28
Кто в силах и не в силах,
Берут пилу и заступ.
Но и среди унылых
Видны энтузиасты!

Спортивно и упруго,
В любой загробный зной,
Бегут они по кругу,
Прочерченному мной.

Без цели и без ноши,
Как прежде, так и ныне…
Как смена дня и ночи,
Стабильное унынье!

Без речек, и ущелий,
И ницшеанских спазм
Кругов и возвращений
Сплошной энтузиазм!

Загробный папа римский
Забросил меч и посох.
Бегут в поповских ризах
И кришнаитских позах.

Испытанное средство
От нынешней тоски!
Славянство и еврейство
Бегут вперегонки.

Бежит, горя и теплясь,
Бежит, маня и близясь,

Великорусский скепсис,
Американский бизнес!

Но этот бег на месте
Я рассчитал на вас!
Держите равновесье,
На миг остановясь.

29
От недостаточного гения
Всемирный выход к неудачам.
Лежат во мраке поколения
И сотрясают воздух плачем.

Ну что вы плачете, бесполые,
В унылой христианской фальши?
Скорее подымите головы…
Идите от греха подальше.

Я подвигаюсь неуверенно
К вершинам старого Синая.
Когда оно взойти намерено,
Не ожидаю и не знаю.

Грозит любая бестолковица
Тоской египетского плена.
Но солнечный восход готовится
И назревает постепенно.

И чтобы скалы темно-синие
Его опять не задержали,
Я одолею грех уныния
И получу свои скрижали.

30
И этот крест нести еще
Под вечной тяжестью креста?..
Чревоугодники в Чистилище
Обосновались неспроста.

Живут сегодняшними целями
И фрукты хрупают в тени.
Панургами, Пантагрюэлями
Прикидываются они.

Сидят откормленною стаею,
Кропают рыночный устав,
Мое дитя — мою Италию,
Мою Россию распродав…

Гордятся легкою победою,
Тайком глумятся надо мной…
Но я-то знаю, я-то ведаю:
Восторжествует мир иной.

31
И в этом царстве есть прогресс,
Но он мудрей и постепенней.

Вы видите: пещеры есть
На каждой из семи ступеней.

На предпоследней, например,
Мы миропониманья ищем.
И в каждой из таких пещер
Уют молитвами насыщен.

Нездешний свет, высокий свод,
Пюпитр для книг и размышлений.
Отвержен и седобород,
В пещере обитает Ленин:

Без откровений и харизм
Поет он благостные песни.
Давно изжит его вождизм,
На остальное нет претензий.

Его еще превознесут
Пророки будущих столетий.
Он обосновывает суть
Отказа от всего на свете.

Мы, люди, к этому идем
И учимся у прочей твари.
Пещера — вот нормальный дом.
Онагр — единственный товарищ.

Морщины, щели красных век,
И в черепе свечи огарок.
В итоге этот человек
Обыкновенен и неярок.

Решая общий наш вопрос,
Мы будем сообща стараться.
Однако следует всерьез
Учитывать решенье Старца.

32
В лицо огня смотреть в упор,
Потом, закрыв глаза руками,
Войти в огонь, услышать хор
И поддержать его сквозь пламя…

В Чистилище, среди друзей,
Родная огненная зона:
В Аду молчат, как Одиссей,
А здесь поют непринужденно…

Поет любой, кто не отверг
Осуществление гипербол:
В Аду сейчас двадцатый век,
А в этом хоре — двадцать первый…

33
Опять в Чистилище моем
Я ровно ничего не знаю…
Крутой или простой подъем
На подступах к земному Раю?

Как будто с каждым шагом я
Все больший груз беру на плечи…
Но с каждым шагом бытия
Мне в гору подниматься легче.

Быть может, в этом весь секрет,
И за последним поворотом
Последний шаг сойдет на нет
И путь окончится полетом.

34
Я скоро доживу до тех времен,
Когда мне перестанет сниться
Преображенный в дьявола дракон
И дьяволова колесница.

Сама себя развратная Жена
Разоблачила постепенно.
Христовой церковью совершена
Универсальная подмена.

Все это было в прежние века
И в ближние десятилетья:
Поочередно каждый великан
Развратницу стегает плетью.

Да, иногда перепадает ей
От фюреров и от генсеков.
Но в роли подменителя идей
Упрямо торжествует церковь.

Вокруг идей возня и суетня
В обычной дьяволовой свите.
Но вы не запугаете меня -
Я был в Раю и Бога видел.

Сперва как истину преподнесут,
Затем себя объявят центром.
И Ад, чтобы вершить над ними суд,
Считается некомпетентным.

Я не охотник все рубить сплеча
И очень, может быть, рискую,
Но больше не намерен очищать
Организацию такую.

За идеологическим враньем
Святые истины померкли.

В Раю земном, в Чистилище моем
Не будет очищенья церкви.

35
В земном Раю закат угас
И оживил былое горе.
Мы встретимся на этот раз
Без шествий и без аллегорий.

Струя вечернего тепла…
Все тот же Ад в другом обличье…
Ко мне чуть слышно подошла
Моя живая Беатриче.

Покуда черный небосвод
Над головою непробуден,
Пускай Вергилий подойдет,
И мы втроем в Раю побудем.

Мы тени, и сегодня Бог
Велит нам стать единой тенью
И вместе подвести итог
Второму моему хожденью.

36
Да, откровенность на закате дня
Сегодня превратилась в откровенье.

И Беатриче, выслушав меня,
Мне рассказала о своей измене…

Земная бронза двух упрямых скул.
Орлиный взор победоносно замер.
Ведь я еще ни разу не взглянул
На самого себя ее глазами.

Пускай меня преследует Господь
И снова гонит от родного дома.
Она любила молодую плоть,
Она меня любила молодого.

И целых семь веков меня звала
За нею следом улететь куда-то,
Где будут наши юные тела
Восходом солнца в сумерках заката.

Итак, дерись «до положенья риз»,
Отдай себя абстракциям и фразам.
А Бог предпочитает афоризм
О том, что тело — это высший разум.

Я не умею жить моей виной,
Хотя она почувствована всеми…
Любимая стоит передо мной,
Верна любви и неверна поэме.

37
Ты помнишь, как пришла беда?..
Меня постигла неудача…
Ты помнишь, я тебе тогда
Рассказывать о детстве начал?..

Я все рассказывал сполна,
Пересказал все беды разом.
И ты была потрясена
Моим коротеньким рассказом.

И скоро кто-нибудь другой
Или такой, как я, наверно,
Расскажет искренне и нервно
За всех о всей судьбе людской…

38
Нет, мне тебя не полюбить…
Но, девочка, постой, послушай…
Не уходи… возненавидь
Меня, мое лицо и душу…

А вы смотрите все сюда,
А ну, кончайте фразы эти…
Зачем вы говорите «да»?
Скорей друг другу «нет» ответьте…

Любимая уйдет сейчас,
Мой ужас будет безысходней…
Ведь я для вас, я вместо вас
И говорил, и жил сегодня.

39
Ведь ты не знаешь о любви моей.
Ты далеко, но ты приедешь завтра…
Пройдет примерно двести сорок дней,
И я тогда скажу тебе всю правду.

А если догадалась — подождешь…
Твои догадки… это очень мало…
Сегодня ложь, и завтра будет ложь,
Чтоб ты пока что ничего не знала.

Метафор нет… Метафор нет давно.
И остается только петь и плакать.
А без метафор это все равно
Что говорить глазами, как собака.

Моей любви знакомый пересказ
Мне пересказывают с умным видом.
Но я таким же буду, как сейчас,
И ни одной строкой себя не выдам.

С тех пор как умер тот большой поэт,
Как я, высокий, но в плечах пошире,

С тех пор уже любви на свете нет
И нет великого поэта в мире.

Мы через год с тобой поговорим…
Но я сегодня говорю со всеми
И вот поэтому тебя в поэме
Не называю именем твоим.

40
Конечно, можно все начать сначала
И возвращаться, как бездомный Пер.
Она меня внимательно читала -
Сонеты и трактаты, например.

Она со мной согласна в каждом слове
И добровольно ждет меня века.
Я посылаю Беатриче-Сольвейг
Все до последнего черновика.

Вот так и буду жить, не уставая,
Не помня искушений и обид
И в твердом убежденье, что Кривая
Ни мне, ни Беатриче не грозит.

Духовность — это добытое Нечто,

Разлукою рожденный голос мой…

И вот меня уводит путь прямой

От Сольвейг-Беатриче в бесконечность…

41
Я постарел, но почему-то радуюсь.
Вечерний мир просторней и светлей.
Опять в окружность искривился радиус,
И я вернулся к юности своей.

Опять все то же утреннее зарево
И Беатриче на моем пути.
Иди вперед, и ты увидишь заново
Все, от чего стараешься уйти.

Все то, что сделано, я делал начерно.
Все повторимо для усталых рук.
Но повторенье мне не предназначено,
И Беатриче разрывает круг.

42
Не отступая ни на пядь,
Я не скрываю подоплеки,
Чтобы выслушивать опять
Несправедливые упреки.

Но Беатриче в сотый раз
Ошибку делает большую
И толком не разобралась,
О чем и почему пишу я.

Одно и то же повторяй

В невиданном ожесточенье…

Ведь Ад, Чистилище и Рай

Теряют прежнее значенье.

О небывалом впереди
Неумолимо повествуя,
Скорее переубеди
Возлюбленную и святую.

Все возраженья перекрой
И докажи по крайней мере,
Что ей нужна иная роль
В иной благословенной сфере.

Пора возлюбленной моей
Проверить, кто на самом деле
Определяет место ей
В моей космической модели.

43
Здесь даже лес напоминает сад,
Где все естественней стихов и прозы.
В Раю земном я отыскал отца,
И он ответил на мои вопросы.

Поемный луг с зеленою копной,
Петляет в пойме голубая Лета.
Цветы и зелень в глубине лесной
Особого насыщенного цвета.

Не выполняя райский ритуал,
Отец из общего учета выпал.
Он все, что было нужно, отстрадал,
Но вот из Леты и глотка не выпил.

Художник по-особому живет

И исповедуется очень трудно.

В лесу, на берегу летейских вод,

Он по привычке ставит свой этюдник.

Сыновняя душа зовет его,
К посмертному свиданию готова,
А он опять не слышит ничего
И ни о чем не говорит ни слова.

И только продолжает сниться мне,
Прищуренный, со складкою надбровной,
По-прежнему с палитрою, в пенсне,
Заканчивая свой пейзаж загробный.

44
И Савитар, и Савитри
Идею не опровергают.
Снаружи рощи и внутри
Героя смерть подстерегает.

Могу продолжить мой рассказ,
До «Махабхараты» возвысясь.

Однако я на этот раз

Не лесоруб, а живописец.

Для ритуальной похвалы
И культового поклоненья
Не буду я рубить стволы
И перетаскивать поленья.

За этой сизою сосной
Зеленых красок изобилье.
Нельзя, чтоб холст очередной
Вы посмотрели и забыли.

Вокруг такая красота,

Что и не чувствуешь как будто

Сопротивление холста

И незакрашенного грунта.

А если в глубине лесной
Возникнет Яма, черный с виду,
Супруга станет надо мной
И никому меня не выдаст.

Но на минуту отвлекись,
Остановись на миг единый.
Пускай рука отводит кисть
От недописанной картины.

И Савитри, и Савитар -
Теперь единственная сила.
Пока я смешивал цвета,
Супруга мир преобразила.

Она все сделала сама.
Богам устроила проверку
И силой женского ума
Идею смерти опровергла.

И прервала его игру,
Когда он, подступая, крался.
И Яма канул в белый грунт,
В зеленое смешенье красок.

45
В один из этих вечеров
Я испугался на мгновенье…
Пока ты молод и здоров,
Зачем тебе река забвенья?

У неземного рубежа
Мы замираем над водою…
Придется в Лету погружать
Свое богатство молодое.

Мы забываем испокон,
Что очистительная Лета

Смывает в памяти канон
Пифагорейца Поликлета.

Однако с некоторых пор
Перед отбытием на небо
Гармония телесных форм
Необходима для эфеба,
И, видимо, заменит Феба
Диадумен и Дорифор.

И вот ужаснее всего,
Что, забывая Дорифора,
Мы точно так же, как его,
Самих себя забудем скоро.

И ничего такого нам
Уже не восстановит Лета
По образам и образцам
Праксителя и Поликлета.

Мы к очищению придем,
Когда в кругах водоворота
Все позабудем и притом,
Не знаю как, запомним что-то.

Вы видите, направо, там,
Решительно, без колебаний

С улыбкой молодой Адам
Выходит из летейской бани.

Пускай забудет неофит

В себе Адама-богоборца

И весь отныне состоит

Из молодых своих пропорций.

Когда очищена душа,
А остальное позабыто,
Пропорции — последний шанс
Для молодого неофита.

46
А перед смертью нам сохранено
Святое право на любой поступок.
Переливай сознанье, как вино,
Из тела в тело, как из кубка в кубок.

Мы синтезируем и плоть, и кровь
По чертежам и образам готовым.
Ты только этот кубок приготовь
Карандашом или хотя бы словом.

Твое сознание вместить могли б
Любые куросы и дорифоры.
Продумай каждый мускул и изгиб
Своей очередной телесной формы.

Ты можешь тело создавать всегда,
Пока ты жив еще на белом свете.
Но только берегись, не опоздай
И все заканчивай к моменту смерти.

Так почему ты делаешь не то,
Хотя, конечно, чувствуешь заране,
Что, если новый кубок не готов,
Опять уйдет в песок твое сознанье?..

47
С латынью Рима не расстаться…
Она вплелась в судьбу мою.
Ушел Вергилий, будет Стаций
Сопровождать меня в Раю.

Эвноэ в утреннем тумане
От рифм, от песен вдалеке.
Моя латынь — воспоминанье
Об итальянском языке.

И вот приходится земное
Предпочитать лучам святынь,
Чтобы в волнах реки Эвноэ
Восстановить мою латынь.

48
Моя надежда уплыла,
Да я и сам погибну скоро,

Соединяя амплуа
Крестителя и Христофора.

Нет ни одной минуты мне
Для сожаления и стона.
Мельчайший камешек на дне
Я вижу в глубине бездонной.

Я человеков и скотов
За то, что верят и не верят,
Переношу через поток
На тот или на этот берег.

И всех, как маленьких ребят,
Пока они, в надежде лучшей,
На шее у меня сидят,
Крещу водой на всякий случай.

 

Не понимает малышня,

Что значит верить, не надеясь,

Когда на шее у меня

На этот раз Христос-младенец.

Его сейчас я окрестил

И чувствую, что невозможно

Крещеного перенести

На берег противоположный.

Кипит холодная вода,
И, словно в ожиданье чуда,
Перенесенные туда
Смеются надо мной оттуда.

Они, кого я перенес
К небесным куросам и корам,
Не понимают, что Христос
Погибнет вместе с Христофором.

49
Но это ведь еще большой вопрос,
Где у горы Чистилища основа?
Как будто Сатана меня вознес
Для искушения очередного.

Да, я не доверяю Сатане,
Когда, поддакивая, как Иуда,
Он откровенно предлагает мне
В небесный Рай не улетать отсюда.

А это значит, надо навсегда

Мне оставаться в этой роще синей,

Припоминая, как журчит вода

В реке под кронами равеннских пиний.

В земном Раю все на своих местах,
Но почему земное стало Раем?

И почему весь мир очищен так,
Что он заведомо неузнаваем?

Я понимаю, что пейзаж неплох,
И уж готов принять его душою,
Но вижу в чистоте его подвох
И искушенье самое большое.

И с небывалой силой молодой
Предчувствую для своего же блага,
Что над кристально чистою водой
Сейчас повиснет черная коряга.

И что сейчас, хоть это сущий ад
И хоть над головою ветки эти ж,
Но комары такие налетят,
Что в небо улетишь и не заметишь…

Торжественный, решительный момент.
Я умоляю, будем откровенны…
Земного Рая не было и нет
Ни в этой роще, ни в лесах Равенны.

И вот ночные комары слышны,
Висит коряга черная сырая.
И, побеждая козни Сатаны,
Я улетаю из Земного Рая.

50
Немного суши и воды,
Немного неба надо мною.
Тела, как спелые плоды,
Заполонили остальное.

Скорее, души и тела,
Былой союз возобновите.
Его природа создала,
Чтоб регулировать развитье.

Мы так надеялись на вас,

И вы себя перебороли.

Ни в коем случае сейчас

Не выступайте в прежней роли.

 

Идет решительный прорыв.

Еще плотней друг с другом сдвиньтесь…

И мы, весь мир заполонив,

Получим долгожданный синтез.

 

 

 

 

РАЙ

1
О том, что неба мне не вынести,
Со мной говорено давно.
Быть может, нет необходимости
Лететь на голубое дно?

Я не умею жить в прострации

Или в плену мифологем.
Зачем ненужные абстракции
И потрясения зачем?

Туда уже летали многие.
И уж конечно понял я,
Что устарела космология
И астрология моя.

Конечно, устранясь от бренности,
Мы предназначены летать.
Безотносительные ценности
Должны ведь где-то обитать.

Без обновленной точки зрения
И космос ничего не даст.

Но есть такие измерения,

Каких не вынесет фантаст.

В такое небо нету доступа.
И только там удастся мне
Без Беатриче и без Господа
Побыть с собой наедине.

2
Мои планеты мне принадлежат,
И я на них живу поочередно
В кругу неисчислимых доминант,
Которым дух мой добровольно отдан.

Но как бы я ни изменял маршрут,

Планеты на меня влияют скопом,
И в этом случае напрасный труд
Гадать и заниматься гороскопом.

Когда неведомого больше нет
И все небесные маршруты помнишь,
Как можно угадать, в какой момент
Планета нужная придет на помощь?

Не трогайте меня напором лжи
И правдою меня не увлекайте.
Могу я звезды сам расположить
На собственной своей небесной карте.

Уже не нужно ни добра, ни зла,
Ни откровения во мраке ночи.
Обжиты все небесные тела -
Располагай и сочетай, как хочешь.

На изумрудной или голубой
Планете окончательная веха?
Теперь наедине с самим собой
Разыгрывай «смешного человека».

3
Куда теперь девались ночи,
Тела и тени всех планет?
Прозрачная душ а не хочет
В сиянье света видеть свет.

Она пока еще не рада
Светить в незнаемой дали…
Она, как бедная Пиккарда,
Не отлетает от земли.

Воспоминание о ком-то,
Кого я слушаю сейчас…
Едва-едва заметный контур
Знакомых губ, знакомых глаз.

4
Конечно, вспоминать не след
Об этих лунных старожилах.
Они нарушили обет,
И я им помогать не в силах.

Они не поняли того,
Что неизбежное насилье
Не для того, чтобы его
Безропотно переносили.

Я не умею их любить
За то, что им неясно это.
И так и хочется влепить
Всем нарушителям обета:

Вы в монастырь вступали зря.
Теперь вас по чужой охоте
Выводят из монастыря,
И вы согласие даете.

Вся ваша праведность не та.
Вы только тем и знамениты,
Что избегаете креста
И подставляете ланиты -
Христом до Страшного Суда
Напуганные селениты.

5
Еще решительней и злее
Швырнуть бы лунную скрижаль.
Но только женщин я жалею,
Констанцу и Пиккарду жаль.

Изменниц без молитв и жалоб
Простил небесный их жених.
Их надо защитить, пожалуй,
И отделить от остальных.

Ничтожество! Через столетья
В свои страданья углубись,
Как некогда святой Лаврентий
Глядел в глаза своих убийц.

Меня молили, может статься,
Две эти слабые жены.
Ну что ж, Пиккарда и Констанца,
Вы мною освобождены.

И некоторых женщин с вами,
По-видимому, нужно мне
Освободить от пребыванья
На обесславленной Луне.

А остальные… за неверность
И звон подставленных ланит -

Пускай вас лунная поверхность
Притягивает, как магнит.

6
Обычный космос. Тьма без края…
Лети и аурой играй.
Духовный свет во мраке Рая
С успехом заменяет Рай.

Мое сиянье — голубое.
Я вижу голубые сны
И унесу навек с собою
Лазурь земной голубизны.

Но иногда слабеет вера,
Молчит отчаянье мое.
И гаснет голубая сфера,
И космос виден сквозь нее.

7
Монархи, граждане, герои всех времен,
Ведь мы вас до сих пор и чувствуем и ценим.
Меркурий населен и перенаселен
Честолюбивым населеньем.

Здесь, на Меркурии, немало христиан,
Но и нехристиан содружество на зависть.

И уж конечно, в том, что свят Юстиниан,
Я очень сильно сомневаюсь.

Героев для побед природа создала.
Куда ни поглядишь — отрадная картина:
Здесь собраны все те, кто вел свои дела
Стабильно и результативно.

Такое общество нимало не грозит
Невиданной еще нигде гражданской бурей.
Легко уже сейчас определить на вид,
Как изменяется Меркурий.

Уж если лучшему все лучшее сродни,
Герои всех времен едины в установке,
И все, что в их трудах есть общего, они
Спокойно вынесли за скобки.

Честолюбивые готовят результат,
И на Меркурии, как это вам ни странно,
Еще немного, и они провозгласят
Правителем Юстиниана.

Повсюду тупики и острые углы,
И вдруг такой успех во всей загробной шири.
Все то, что до сих пор решить вы не могли,
Они, представьте, разрешили.

А наш загробный мир, завистлив и сердит,
Не знаю, почему, затих одномоментно
И с величайшим недоверием следит
За чистотой эксперимента.

8
Увы, народ бывает виноват
(Как будто для кого-то это внове).
Так почему его покрыть хотят,

Выпячивая с верностью сыновьей
Все преимущества своих кровей
И забывая, что народ виновен

И, может быть, нисколько не правей
Других кровей из общего истока
И их единокровных сыновей.

И вам не надоела эта склока?

И неужели лучшие из вас

Не постыдились Пушкина и Блока?

Проблема, актуальная сейчас,
Предполагает полную свободу
Сопоставления кровей и рас.

Конечно, человеческому роду
Подобная проблема по плечу,
Юстиниан ее решает с ходу.

Но только я предупредить хочу,
Что мы ведь в положении особом -
Эксперимент опасен чересчур,

Возможен исключительно за гробом
И только на Меркурии одном,
Где мы готовились к подобным пробам,
И он мне кажется каким-то сном.

9

Авторитет Меркурия возрос.
Ну а меня интересует проза,
И разрешите мне задать вопрос
Насчет Победы и Апофеоза.

Уже симфония сочинена.
Хотя дела идут не очень просто,
Но под конец в симфонии слышна
Державная торжественная поступь.

Конечно, диссонансы не спешат
Уйти, себя перед финалом спрятав.
Но Саваоф печатает свой шаг
На фоне солнечных скрипичных квантов.

И если в чем-то упустить пришлось
Противоречия картины общей,
То в целом бешеный Апофеоз
Дает аккорды сумасшедшей мощи.

Так вот, прошу вас, оцените мне
Симфонию как выигрыш для Рая.
Эксперимент имеет свой конец,
А вот Апофеоз не умирает.

Хулители Меркурия! Легко
Судить Победу, выступая против…
Но этот композитор с хохолком
Недаром поджимал свой детский ротик.

10
О центр любви, пусти меня назад
К моей родной, к моей лазурной глуби!
Лучи Венеры далеко летят.
Они заметны только тем, кто любит.

Но обнаружить можно их везде:
Отражены под разными углами,
Они пульсируют во всей среде
И создают невидимое пламя.

И потому любовная игра
И все ее трагедии неверны,

А красота — естественная грань,
Чтоб отзеркаливать лучи Венеры.

Вот роза дрогнула, и замерла,
И начала гореть на самом деле.
Невидимая черная стрела
Каким-то случаем дошла до цели.

И этот луч любовного тепла
Уйдет из общей суммы излучений…
Ах, если б смерть его для вас была
В разряде правил, а не исключений.

Опасность перегрева настает.
Незамедлительно примите меры,
А то на полюсах лучи Венеры
Катастрофически расплавят лед.

11
Терцины все мои, канцоны и сонеты
Какой-то человек с доски небесной стер.
Безлюдная совсем, бездушная планета
Зовет меня к себе на черный свой простор.

Здесь хорошо стоять на черном бездорожье,
Молчать, и говорить, и грезить наяву.
Здесь, на Венере, я к себе гораздо строже
И всей моей душой обычно здесь живу.

Уж если ты любим, так только здесь достанет
Любовь твоя тебя, найдет и одарит.
Здесь, как обычно, я серьезным делом занят,
Отсюда путь любой передо мной открыт.

Здесь находить себя и умирать не тесно.
Наедине с собой здесь только ты один.
Здесь я стираю сам и вновь рождаю тексты
Трактатов и канцон, сонетов и терцин.

Люблю, когда вокруг пустыня однозначна.
А если уж любовь, как прежде, глубока,
Тогда, как смерть, черна и, как душа, прозрачна
Исписанная мной небесная доска.

12
Ты прочитаешь между строк,
Кто Бог и кто противник Богов.
Стихотворение — итог.
Загробный мир — итог итогов.

А человеческая плоть

Сама себе и Богу рада,

Как будто в ней собрал Господь

Все то, что изменять не надо.

Мечтаю о последнем дне
Всеодаренности священной:

Все совершённое вполне,

В конечном счете, совершенно.

13
Зачем вам нужен мой рассказ
О той, кого я так прославил?
Скажите, почему для вас
Духовное должно быть в яви?

Противоборство душ и тел
Господь усугубил, отчаясь…
Да, я ее не разглядел,
Когда мы на Земле встречались.

Ее душа летит сюда,

В знакомый Рай, к надеждам лучшим…

А в муке Страшного Суда

Мы новые тела получим.

14
Не божеством, не райской тенью
Увидеть бы тебя скорей.
Весенний ветер Возрожденья,
Смятенье золотых кудрей.

Средневекового покоя
В природе нет уже давно.

И тело, белое такое,
Морскою пеной рождено.

И даже над морскою пеной,
Головку набок наклоня,
Ты остаешься неизменной
И недоступной для меня.

Но ты подглядываешь зорко,
Свободно стоя на волне.
Жемчужной раковины створка
Тебя несет навстречу мне.

Зачем утаиваешь имя
Любви, изведанной сполна?
Клубись волнами золотыми,
Священная моя Весна!

15
От юношей к нему запрос:
Хотят, чтоб их запечатлели…
В Раю позирует Христос
Маэстро Сандро Боттичелли.

Чистилище заполонил
Парад парней длинноволосых.
Весь молодежный Ад застыл
В красивых юношеских позах.

И Боттичелли нарасхват
В период радостного бума…
Когда волна пойдет на спад?
Об этом я еще не думал.

16
Конечно, вам поверить нелегко,
И я хочу предупредить заране,
Что солнышко не очень велико
И не слепит на близком расстоянье.

Его необычайно ровный свет
Живителен для отдаленных станций.
Короче, если хочешь быть согрет,
Подальше от него летай и странствуй.

Но здесь народу много собралось,
И, уж конечно, не святые только,
А все, кто видит истину насквозь
И сквозь нее доходит до истока.

Неоплатоники, объединясь,
Уверены, что Аристотель спятил:
Сверяя вещь в себе и вещь для нас,
Они собрались на одном из пятен.

Фома Аквинский подал всем пример
И обо всем справляется у них же.

Гуляют вместе Ясперс и Вольтер,
Переругались Годамер и Ницше.

В холодном свете все прояснено,
Все сверено придирчиво и точно.
И понимаем мы, что все равно
Источник истины — плохой источник.

Он раньше ничего не означал
И нынче ничего не означает:
Вы видите — начало всех начал
Одни вопросы только излучает.

И там, где мы толпой стоим сейчас,
Где все рождается и создается,
Энергия уходит, становясь
По мере удаленья светом солнца.

17
У нас в компании российской,
Где Аввакум и Лев Толстой,
Вы встретить можете Франциска
С его невестой Нищетой.

И для духовного здоровья
Сюда, на Солнце, в гости к нам,
Философы всего загробья
Слетаются по временам

Да, философия отказа
Берет над остальными верх.
Еще никто ее ни разу
Как следует не опроверг.

И гости, и аборигены
Блаженны, цель определя,
Когда СВОБОДА ОТ мгновенно
Становится СВОБОДОЙ ДЛЯ.

Никто из них уже не ищет,

Не спорит ни один из них,

И с нами даже Фридрих Ницше -

Российской бедности Жених.

И эти высшие мгновенья
Вознесены над суетой
Такою негой единенья,
Такой святою простотой.

Платон от радости смеется,
Франциск торжественно-суров,
Глаза глядят не хуже солнца
Во мрак блуждающих миров.

Часы проходят и минуты,
И никого нет ближе нас.

Но почему-то, почему-то
Вдруг раздается диссонанс.

И все как будто на попятный,
Когда энтузиазм остыл…
И разбредаются по пятнам
И Солнца, и других светил.

18
Нет! Испытание любое…
В любой невыносимый Ад…
Я первый раз кричу от боли,
А души ласково глядят.

Ты посмотри — нас очень много
На этой лучшей из планет.
Мы все не чувствуем ожога
И не воспринимаем цвет.

Ведь ты когда-то поднимался
К полям, кроваво-огневым,
И здесь, на этой точке Марса,
В тот первый раз ты был живым.

В Раю не угрожает старость
И не страшит Небытие.
Скажи нам, что с тобою сталось
И где же мужество твое?

Уж если ты вернулся в сферу
Кроваво-красного огня,
Так будь воителем за веру
В событьях нынешнего дня.

Горит на фреске Рафаэля
Нечеловеческий твой лик,
И добела побагровели
Знамена современных клик.

Воюют, правду исковеркав,
А ты один миролюбив?
Они желают строить церковь,
Под корень веру подрубив.

Грабительского передела
Осатаненье впереди.
И ты им спустишь это дело?
И ты позволишь им уйти?

И скрыться на иных широтах,
Не оплатив своей вины?
И ты простишь им кровь народов
И распадение страны?

И неужели ты без боя
Решил оставить эту мразь?

Но я опять кричу от боли…
Слепит и обжигает Марс!

19
Италию скрепили с виду.
На самом деле смерть кругом.
Я ненавижу Каччагвиду.
Мой предок стал моим врагом.

Покой политиками продан.
Распад народами хвалим.
Долой крестовые походы!
Будь проклят, Иерусалим!

Сейчас разумный голос редок.
Единодушье — западня.
Сегодня призывает предок
В очередной поход меня.

Живет романтика пустая,
Национальный гимн готов…
Каких еще вам не хватает
Синедрионов и Голгоф?

А то, что город мой изранен
И мне домой возврата нет, -
Все подготовлено заране
Призывами проклятых лет.

20
Кто угадает боль мою
В эпоху достиженья цели?..
Неравноправия в Раю
Мы, люди, не преодолели.

Сегодня души, как тела,
Покорны общему психозу:
Одни составили Орла,
Другие составляют Розу.

Опять божественный Устав,
И души, глупые, как дети,
Опять себя лишают прав,
Светя огнями и собрав
Из тех огней фигуры эти.

И вместе к цели, напролом!
А на Земле немногим лучше:
Все та же Роза-пятилучье,
Все та же Птица бьет крылом.

Но я из тех еретиков,
Кто, в неземной тоске изгоя,
За эти несколько веков
Придумал кое-что другое.

21
Я сам себе когда-то каркал,
Что не вернусь на землю с миром.
И вот придется стать монархом,
И, разумеется, всемирным.

Как будто не было печали
Нам с императором проклятым,
Которого мне обещали
Переучить моим трактатом.

Утопия не из последних -
Взамен Америк и Евразии
Устроить мир как заповедник,
Музей «горизонтальных связей».

Народы не хотят мириться
И воевать не перестанут.
Глава полиций и милиций,
К какому я привержен стану?..

За свой любимый труд сторицей
Страдать обязан каждый автор…
И я отныне бедный рыцарь
Моих трактатов и метафор.

22
Не я себе команду подбирал,
Ее состав естественно подобран.
И как их много, рыцарей добра,
Апологетов ангелоподобных.

Поверьте, не было такого дня,
Чтоб эти рыцари, которых много,
Не пробовали защитить меня
От Человека, Сатаны и Бога.

Едва задумываю диалог
И в нем вопрос какой-нибудь затрону,
Апологеты, выполняя долг,
Смыкают круговую оборону.

А я ведь их об этом не просил
И, очевидно, попрошу едва ли…
Но перед молодостью этих сил
Все остальные силы спасовали.

И вновь себя я чувствую вождем.
Вокруг меня мои апологеты.
И я непоправимо огражден
От бытия, паденья и победы.

23
Увы, за шесть веков в Раю заметно сократилось
Количество царей, каких Земля произвела.
И вот об этом, чтобы постичь загробную софийность,
Я, на Юпитер прилетев, решил спросить Орла.

Орел ведь состоит из душ, и все ортодоксально,
Стараясь прежний ритуал выдерживать вполне,
Не в силах высказать все то, что осознали сами,
Согласовав ответ, его докладывают мне.

Как трудно сохранить сейчас единство организма.
То клювом быть, то связкою служить голосовой.
По конституции Орел софийностью пронизан,
Из малых «Я» осознает и строит разум свой.

Бесчисленные «Я» Орла, мне неудобно с вами,
А разговаривать с Орлом терпенья больше нет:
Я задаю вопрос — у вас идет согласованье,
И очень долго надо ждать, чтоб слышать ваш ответ.

Функциональная душа, она же строевая,
Вы все, свободны от свобод, сомкнулись, согласясь.
Но вот проходит семь веков — Орел устаревает…
Кого завербовать и в зоб, и в клюв, и в бровь, и в глаз?

Недолговечны вольных душ согласные оркестры.
Я много спрашивал Орла, но мало приобрел.
А дальше все произошло, как в третьей книге Эздры,
И прямо на моих глазах рассыпался Орел.

24
Мы, души, никогда не успевали
Заметить наступающий разлад.
Небесный Рай находится в развале,
И я не знаю, кто тут виноват.

Блаженство, окончательно приблизясь,
Растаяло у нас же на глазах.
Единство душ переживает кризис,
А от борьбы удерживает страх.

Напрасно мы боимся, в самом деле,
Того, что предлагает Саваоф.
Не надоело разве жить без цели,
Без своеволия и без грехов?

Когда-нибудь дождемся эпилога.
Христово откровение мертво.
И хоть сейчас мы обвиняем Бога,
А без него не сможем ничего.

Конечно Дух — всему первопричина.
Но, чтобы он не умер до конца,

Пускай сейчас Отец поправит Сына,
Как Сын когда-то поправлял Отца.

25
Увы, чем ближе к Богу, тем грустней:
Прикидывай итоги и не боле.
«Какие сны приснятся в смертном сне»,
Теперь я это знаю поневоле.

Порой за гробом хочется уснуть,
Чтоб сделать вечность легче и короче.
Реальности иной какой-нибудь
Несчастное воображенье хочет.

И вот я вижу непонятный сон,
В котором понимаю понемногу,
Что будто бы мой дух перенесен
В миры иные и к иному Богу.

Там панорама до того ясна,

Что можно ей довериться без риска.

Сначала удивляет новизна,

Хотя вокруг знакомо все и близко.

Потом ты начинаешь понимать,
Что это все и ничего не надо.
Что это я. Со мной отец и мать.
И запах сена. Запах Ленинграда.

И невозможно верить красоте
Полей лиловых и речных излучин.
Мать улыбается, а мой отец
Рисует что-то и поет беззвучно.

И это ощущенье детских лет,
Которое я передать не в силах,
Как страшен был коричневый мольберт
На фоне окон и обоев синих…

И если бы не просыпался я,
Тогда могла бы дальше проясниться
Единственная красочная явь,
Которая еще за гробом снится.

Все это было, кажется, вчера,
Но в этой яви, без моих усилий,
Исчезли Ад, Чистилище и Рай,
Какие в ней тогда, при жизни, были.

От созерцателей уйти нельзя,
Но вместе с ними, в тишине и втуне,
Забившись в угол и закрыв глаза,
Такие сны я видел на Сатурне.

26
Воображенье, где ты?
Ведь я молиться мог,

Рисуя силуэты
От головы до ног.

Прообразов не видя,
Я улыбаюсь вслед
Всему, что видел Фидий,
Мирон и Поликлет.

И, почему-то сгорбясь,
Мечтаю как-нибудь
Вообразить прообраз
И линией замкнуть.

И по небесной вазе
На всем моем пути
Краснофигурной вязи
Рисунок провести.

А что? На черном фоне
Вселенской глубины
Атлеты, девы, кони
Особенно видны.

Я б ничего другого
Для неба не хотел.
Я слушаю их говор,
Вдыхаю запах тел.

И может быть, впервые
В Писании прочту:
«Прообразы живые,
Убейте пустоту».

27
Последуй моему примеру
И так же, как из нас любой,
Определи сначала Веру,
Затем Надежду и Любовь.

Билет, как видишь, одинаков
Для мусульман и христиан.
Тебя проверят Петр и Яков,
А напоследок Иоанн.

Они на миг определенный
Наденут прежние тела,
Чтобы то белой, то зеленой,
То алой аура была.

Ведь в райском несказанном свете

Все добродетели слились.

И три проверенные эти

В отдельности теряют смысл.

Раз человеческий поступок
Не ценится как благодать,

Их просто начинают путать,
Их начинают забывать.

Чтобы их вспомнить в этих сферах,
Ты тело прежнее надень,
Тем более что суть проверок
Тебе ясна как божий день.

Проверка та или иная,
Но добродетель вспомнишь ты.
И вот горят, цвета меняя,
Три разноцветные звезды.

28
Ни хороводов, ни хвалебных песен,
Ни собственно контактов с Богом нет.
Ведь Перводвигателю обеспечен
Федеративный суверенитет.

Никто ни для кого не досягаем
В свободоизъявлении своем.
Перводвижение мы отвергаем,
Самодвиженье только признаем.

Соподчиняться никому не надо,
Как это было сорок лет назад.
Любой из нас — отдельная монада
В кругу таких же, как и он, монад.

Об этикетах разговор короток.
Порядок нов, и распорядок нов.
В системе рухнувших перегородок
Не распознаешь ликов и чинов.

Мы не задумываемся глубоко
О том, что Провидение сулит.
И верных Богу, и неверных Богу
Мы принимаем в ангельский синклит.

И как бы прошлое ни насмехалось
Над нашим способом решать вопрос,
Мы верим: в космос превратится хаос
Властей и Сил, Престолов и Господств.

Мы уничтожим, как сцепленье свастик,
Союз небесных девяти колец,
Чтоб сумма наших воль, как воля к власти,
Кристальным небом стала наконец.

29
Элита распределена.
Антиэлита беспечальна.
Мне тень понравилась одна,
Попавшая сюда случайно.

Потустороннее житье
Свободно и неравноправно.

Загробный мир не для нее.
А незагробный мир подавно.

И вся моя надежда — в ней,
Не знаю, по какой причине…
Единственная из теней,
Кого я всей душою принял.

30
Да, я предчувствовал заране,
Какое утешенье тут:
Блаженства нет — одно познанье.
Невыносимый вечный труд.

Сегодня Бога вижу снова.
Стою один лицом к лицу:
Никто не захотел такого
Уподобления Творцу.

Ищу, молю, и все мне мало…
Мое блаженство впереди…
А Божество мое отстало,
Остановясь на полпути.

31
Мобилизованным и согнанным
В самих себе не разобраться.

А им грозить геенной огненной -
Немилосердно это, братцы.

Любое принужденье плохо ведь.
Поэтому себя послушай
И переформулируй проповедь
Нагорную, пророк заблудший.

Благодарю тебя заранее.
Иначе выйдет непременно,
Что материализм гуманнее
И милосерднее геенны.

32
Единый храм, единый дом,
И тело плотно и упруго…
В себя глядеть, в себе самом
Исчислить квадратуру круга.

Соединить, разгорячась,
Мечты, реальности и стили
В условиях, когда сейчас
Мы все вокруг переместили..

Тогда-то, может быть, и я,
Пересоздав себя трикраты,
Впишу в окружность бытия
Непостижимые квадраты.

 

33
Из царства идеала
Сбегаю в тот же день…
Здесь тень моя пропала,
Не только светотень.

Здесь втягивает вечность
Воронкою небес,
Чтобы, теряя вещность,
Ты в вечности исчез.

Не делай долгих пауз,
Природу пересиль -
Беги, спасенный Фауст,
Обманутый Шлемиль!

Живи, люби и странствуй,
Вернись к себе домой -
Оберегай пространство
От вечности самой.

Познанье стопроцентно,
И все же улетай,
Лети от эпицентра
Потусторонних тайн.

Увы, Господь опознан
И выведен на свет…

Беги!.. А мне уж поздно…
Меня, как видишь, нет.

34
Они задумали заранее
Свое спасение отпраздновать,
Предпочитая сочетание
Лазурно-синего и красного.

Увы, художниками этими
Цвета не признавались грубыми,
И сине-красное двуцветие
Воспето золотыми трубами.

И, без особого старания
Раздвинув небеса бездонные,
Святые ангелы заранее
Парят над красною мадонною.

И даже переходы резкие
От красного к лазурно-синему,
Передаваемые фресками,
Себя уподобляют символу.

И Яхве с обликом Юпитера
Оказывается астрологом,
Пока младенец ослепительно
Сияет под небесным пологом.

Двуцветье высшего значения
Должно быть наконец разгадано,
Чтоб состоялось отречение
От смирны, золота и ладана.

И вот, разгадывая тайное,
Мы собираемся отпраздновать
Спасение как сочетание
Лазурно-синего и красного.

35
Через Чистилище и Ад,
Я слышу, голоса летят.
Они как будто раздаются
Из чрева грешных матерей,
Мелодиями революций
Пронизывая Эмпирей.

По-моему, пришла пора

Космического топора.

А как вы оправдать могли бы

Миропорядок неудач,

Недоговаривая либо

Из Лимба слыша этот плач?..

Осуждены, сказать общо,
Все нерожденные еще.

Их защищать никто не станет.
И вот из чрева матерей
Младенцы-недохристиане
Взрывают божий Эмпирей.

36
Не будет прежнего баланса
В ведомостях добра и зла.
Война, которой ты боялся,
В конце концов произошла.

Устав от пламени и стужи,
Блаженство Рая поборов,
В конце концов сломали души
Мою систему трех миров.

Очаровательная шалость —
Шутить загробною войной.
Немедленно перемешалось
Все, разграниченное мной.

Немедленно желают тени,
Чтобы загробный мир исчез,
Поскольку он — произведенье
Универсальных антитез.

И это совершится, если
От глаз не отнимать руки…

В бездушном хаосе исчезли
Ступени, сферы и круги.

Ни для кого ведь нет секрета,
Что очень скоро «аз воздам»,
Остановлю безумье это
И все расставлю по местам.

Но, очевидно, мне воздали
За то, что Бог несправедлив…
И вот сижу в кровавом шквале,
Глаза ладонями закрыв.

37
Я в это никогда не вникну
Ни в нашем веке, ни потом.
Чтоб воскресить одну травинку,
Я бога выдрал бы кнутом.

Уж катастрофа отзвучала —
Черны отравленные рвы…
Все нужно начинать сначала —
С живой земли, живой травы.

Сейчас не время быть суровым
И философствовать не время
Тому, кто к творчеству готов…

А бог в себе разочарован
И не желает повторенья
Сопровождающих творенье
Неотвратимых катастроф.

38
Мне остается лишь одно —
Сейчас расстаться с этим Богом.
Хочу на землю все равно —
Бродить по слякотным дорогам,

Читать судьбу и жизнь мою
В дожде ночном, в осеннем ветре,
И на сто первом километре
Себя почувствовать в Раю,

И, ощутив внезапный зной
На заливном лугу зеленом,
Дышать рентгеном и озоном
Всеобщей гибели земной.

39
Все изменяется: миры и войны…
Пассионарность вычерпана вся.
А Беатриче — то, что произвольно
Уже никак переменить нельзя.

Допустим, я принадлежу кому-то…
А рядом Беатриче каждый год,
И каждый день, и каждую минуту,
И каждое мгновение живет.

Все люди безнадежно одиноки
За счет того, что ищут новизны.
А я люблю одни и те же строки,
И снятся мне одни и те же сны.

Конечно, этот мир довольно странен,
Зато я знаю каждое звено:
Все будущее мне дано заране,
Все прошлое за мной закреплено.

Да и само разнообразье гуще,
Когда в секунду собран опыт весь…
И наибольшее из преимуществ —
Все время знать, что Беатриче есть.

40
Как будто бы он кем-нибудь был окончательно отвергнут,
Подобие алмазных митр и ослепительных тиар,
В той сфере, где уже нельзя распространиться вширь и кверху,
Небесной Розы надо мной раскинулся амфитеатр.

Но зрение любой души для Перводвигателя бренно,
Тем более когда вокруг необозримый Эмпирей:
И собственно амфитеатр, и в глубине его арена
(А может, все-таки река или вселенский шар скорей?).

Соединение двух вер, и принятой, и небывалой,
Чтобы увидеть Божество или в одном увидеть три,
Все эти вымыслы мои — одни лишь образы, пожалуй,
А Божество — какой-то шар, собравший бытие внутри.

Моя душа за шесть веков сориентировалась быстро
И в состоянии понять, окидывая божий свет,
Что этот шарик бытия — перебегающая искра
Неведомого царства «Есть» в непостижимом царстве «Нет».

Я понимаю: Божество имеет множество обличий,
Ревнует к маленькой Земле и к смене вечеров и утр.
Поэтому и божий Лик внутри зеркален и сферичен,
И всех, кто видит Эмпирей, он отзеркаливает внутрь.

Благие выдумки свои, пожалуйста, не обесценьте.
Любая из молитв от вас к Нему поднимется не зря.
Для истинного Божества доселе пребывает в центре
Подточенная изнутри лазурно-синяя Земля.

Стремитесь прилететь ко мне с своей молитвою наземной
Она пронижет девять сфер и перводвижущий Кристалл.

И, отзеркаленные внутрь, вы возвратитесь неизменно,
Чтоб на Земле увидеть лик Сократа, Будды и Христа.

41
Легко предвижу мир иной
В пространстве Рая опустелом.
И прямо тут передо мной
Духовность обрастает телом.

И голубая благодать,
Где истинное бестелесно
И даже Бога не видать,
Становится неинтересна.

А интересней и верней
Отброшенная папироса
И ребра молодых парней
В медовом ритме сенокоса…

Как хорошо собрать в душе
Земное тело ранней ранью
И то, что познано уже,
Подвергнуть новому Познанью.

42
О Русь, мое сверкающее лето…
Янтарный полдень… Жгучая пора.

Поселок там, звенит машина где-то…
А в ковыле шептанье серебра.

Стада бренчат на берегу откосном.
Чуть зашумел покос издалека…
И к розовым раскинувшимся соснам
По синеве крадутся облака.

43
Перед плотиной мельничной река
Горит, сверкает в солнечном наряде.
Порою лишь круги от поплавка
Идут к траве по неподвижной глади.

Две сросшиеся черные сосны

На небе и в речном просторе дремлют.

Огни в окошках маленьких красны,

И красный серп луны вонзился в землю.

Я нехотя иду в тепло избы.
Сейчас погасим лампу. Тихо станет.
И за окном над сыростью тропы
Густая ночь зашелестит листами.

44
С одной старушкою ходил я в лес,
Мы заполдень чернику собирали.

После дождя в холодной синей мгле
Сиреневые сосны отдыхали.

И, словно завораживая нас,
Шептались ветви глуше и напевней…
Журчал, журчал старушечий рассказ
Про бытие ее родной деревни.

И жизнь она поведала свою -
Бревенчатую повесть лет обычных…
Но мне казалось, что я влагу пью
С зеленых в серебре кустов черничных.

45
Тепло колеблется река.
Туманы нежатся над нею.
Полуседые берега
Во тьме затеплились виднее.

Свежо-свежо пропел петух
За бревен синей тишиною,
И розовой улыбкой вдруг
Проснулось зеркало речное.

46
Ее улыбка и черты
Асимметричны, как распятье.

Серпов и молотов кресты
Осыпали платок и платье.

Ее земное существо
Запечатлелось на портрете
За десять лет до моего
Рождения на этом свете.

Как долго я понять не мог,
Что на отцовской акварели
Ее глаза давно прозрели
И рассмотрели мой итог.

Наверно, матери видней,
Как, сочиняя эти строфы,
Дойти до собственной Голгофы
И тихо умереть на ней.

Но мать неколебима в том,
Что даже если будут плохи
Серпы и молоты эпохи,
Жить можно и под их крестом.

Она ведь ошибалась, да?
И я уж с этой мыслью свыкся…
Но мать глядит с улыбкой сфинкса,
Асимметричной, как тогда.

47
Черемуха, с тобой не прекратится
Очарование весны иной,
Когда мечтой о гордом флорентийце
Ты по ночам дышала надо мной.

Тогда еще я не читал поэта,
Но снился мне его орлиный лик.
Под запах твой, предощущая это,
Я самовольно в Ад его проник.

Под запах твой, легко предузнавая
Терцины огнеликого певца,
Я сам вообразил сиянье Рая,
И сотворил, и разглядел Творца.

Невидимой черемуховой крови
Вдвоем с поэтом причастились мы
И наше общее средневековье
На поединок вызвали из тьмы.

И вот сейчас мне никуда не деться.
Я вижу — выбора иного нет.
Черемуха зовет меня, как в детстве,
Когда весной мне было восемь лет.

48
Опять я в той же комнате стою.
И все, что было, кажется, вернулось.
Я оттолкнул поэзию свою,
Как юноша отталкивает юность.

Устала Муза плакать взаперти
За этой капитальною стеною.
Мне было трудно на моем пути
Без этих строчек, сочиненных мною.

Черновики. Зачеркнутые даты.
Огромный стол бумагами покрыт.
Все то, что было начато когда-то,
Сегодня мне закончить предстоит.

Я без остатка превратился в слово.
Как много начинаний у меня.
Вся жизнь прошла для этого большого,
Для этого единственного дня.

49
Я умер уж не так давно,
И в то, что умер, сам не верю…
Число посмертных лет равно
Числу таинственного зверя.

Когда он к нам прийти готов,
Гадать об этом бесполезно…
История шести веков -
Мой Апокалипсис Железный.

А зверь останется в тени -
До наступленья общей смерти…
Поэтому считайте дни
И даты нужные проверьте.

50
С последней неоконченной терциной
Я к новому порогу подошел.
Хозяин накрывает стол холстиной
И ставит мне одну свечу на стол.

За этот стол я, умирая, сяду,
И будут все листы освещены.
Как хорошо не возвращаться к Аду
И Рай земной увидеть с вышины.

Как хорошо по моему желанью
Пожатьем холодеющей руки
Передвигать над освещенной тканью
Светильник заключительной строки.

1961-1996 гг.