Поэма написана летом 1998.

Вошла в книгу Троечастие  (1999г.)

 

 

 

МИША

Я проверяю там и здесь,

Подобно маленькому Будде,

Отсутствие того, что есть,

Того, что было и что будет.

 

И с этой стороны и с той

Не обнаруживая Бога,

За недоступною чертой

Мне удалось побыть немного.

 

Там не бывает ничего,

Что только может быть на свете.

Там вместо сына моего

Его отсутствие я встретил.

 

Там сразу происходит то ,

Что будет поздно или рано.

Там превращается в ничто

Его невольная нирвана.

 

Рванулся по его следам

Туда, где все мы скоро будем,

Одну минуту побыл там-

И — видите — вернулся к людям.

 

Не знаю, трепет или страх,

Но видел я и помню даже,

Что горечь на его губах

И там и здесь одна и та же.

 

И эту горечь, как ответ,

Я вынес все-таки оттуда

Покуда все, чего уж нет,

Очеловечивает Будда.

2

Здесь опустился арматурный прут

И голову пробил ему в подъезде.

Я опоздал на двадцать пять минут,

Иначе мы бы оказались вместе.

 

Его последний жест необъясним,

Как предсказание или молитва…

Я по ступеням шел бы рядом с   ним,

И мы вдвоем стояли бы у лифта.

 

Я думаю, что трое молодых

Наемников соображают быстро,

И, не рискуя убивать двоих,

Убийцы отложили бы убийство.

 

Предвидеть и предотвратить удар

Я смог бы с быстротою запредельной.

И уж во всяком случае тогда

Я первым принял бы удар смертельный.

 

Я подходил, когда уже намок

Подножный коврик, прижимаясь к ране.

Зачем выдумывать, что я не мог

И миг и место вычислить заране?

 

И почему мне было не дано

Переглянуться с киллерами теми?

Не надо говорить, что все равно

Его убили бы в другое время.

 

Раскрыта дверь на первом этаже,

Где он упал у самого порога.

Он здесь лежал и не дышал уже,

Нет, все-таки еще хрипел немного.

 

В тот вечер я читал о Льве Толстом

Ребятам в рекреационном зале,

Что происходит, я не знал о том,

Тем более ученики не знали.

 

Я отвергал насилие и суд,

Я проповедовал и медлил снова,

Ребятам истолковывая суть

Нагорной проповеди Льва Толстого.

 

Всех проходящих мимо я не звал

Учениками сделаться моими,

А проходящие входили в зал

И, не дослушав, проходили мимо.

 

Но очень важно было остальным

Проверить истину в ее основе.

Я отвечал на все вопросы им

И не прервал себя на полуслове.

 

Напрасно я не понимал сперва,

Что возражения не убывают,

Что надо лекцию мою прервать

И поспешить туда, где убивают.

 

У нашего подъезда впереди

С крестом кровавым белая машина.

И я, когда к подъезду подходил,

Не догадался, что увозят сына.

 

И вот, когда уже дышал мой сын

В машине той искусственным дыханьем,

Я шел, поглядывая на часы,

К его кресту — с обычным опозданьем.

 

Здесь опустился арматурный прут

И голову пробил ему в подъезде.

Я опоздал на двадцать пять минут,

Иначе мы бы оказались — вместе.

 

3

Не знаю, с помощью каких начал

Небытие припоминает Мишу.

Он говорит со мною по ночам,

Его полночные шаги я слышу.

 

А иногда и в середине дня,

Скользнув рукой по книгам и бумагам,

Он весело проходит сквозь меня

Своим размашистым и твердым шагом.

 

Порою он невидим, потому

Что временами не бывает узнан.

А может, просто хочется ему

Остаться духом, письменным и устным.

 

Я понемногу разгадал вполне,

Что хочет он сказать упрямым взглядом:

Ты, папа, только думай обо мне,

И я, невидимый, останусь рядом.

 

А чтобы в этой комнате пустой

Он далеко в небытие не отбыл

И не растаял за чертою той,

Мы ту черту переступаем оба.

 

И я его на ощупь узнаю

И по-отцовски ожидаю кротко,

Что он взъерошит седину мою

И на плечо мне ляжет подбородком.

 

И в то же время пустота вокруг,

Едва попробую через мгновенье

Его сыновних юношеских рук

Опять почувствовать прикосновенье.

 

Он уходить куда-то собрался,

И вот уже из безнадежной глуби

Мерцают разноцветные глаза,

Высокий лоб, насмешливые губы.

 

И я теперь обожествляю то,

Что раньше ничего не означало, -

Неисповедуемое Ничто

Как неисповедимое Начало.

 

4

Небытие творит из Ничего,

И это уникальное доселе

Предполагаемое божество

Когда-нибудь своей достигнет цели.

 

Я вижу пустоту со всех сторон,

Но мне она спасение готовит.

А то, что мир еще не сотворен,

Для сотворения прекрасный повод!

 

Мои соображения просты:

Я предлагаю очень осторожно

Проверить переход от пустоты

К тому, что прямо противоположно.

Мы самообладанье сохраним,

Запреты некоторые нарушим,

И переходный этот механизм

В конечном счете будет обнаружен.

 

И все-таки полезнее сейчас

Неторопливо, как велит природа,

И непременно каждому из нас

Понять непостижимость перехода.

 

И если мы действительно поймем,

Что механизма нету и в помине,

Я, может быть, в отчаянье моем

Смогу Небытие спросить о сыне.

 

О том, когда же наконец его,

Невоскрешаемого по идее,

Небытие создаст из Ничего

И мне отдаст его на самом деле?

 

5

Что буду отвечать, не понимаю сам

В какой-то разговор я незаметно втянут,

Чтоб отвечать ее глазам, ее слезам,

Губам, которые дрожать не перестанут.

 

А на вопросы глаз, и слов, и губ, и слез

Нельзя не отвечать или ответить позже.

Короче говоря, мне видеть довелось

Недоумение или банкротство Божье.

 

Создатель с совестью своей наединt

Не то чтобы в моем нуждался переводе,

А просто замолкал, предоставляя мне

Отыскивать ответ, какого нет в природе.

 

А я, уверенный, что оправданья нет,

Что губы матери дрожать не перестанут,

Отыскивал слова и находил ответ

И тут же был опять в беседу эту втянут.

 

6

Какой-то гул стоял над головой

Без нарастания и интервала,

Когда, как если бы он был живой,

Моя Наташа сына целовала.

 

Губами трогала его всего

И беспорядочно, и неумело,

И было окончательно мертво

Его неузнаваемое тело.

 

Он был, когда мы подняли покров,

Неописуемо красив и молод.

И неужели мы положим в гроб

Его последний безответный холод?

 

Когда я сбоку на него взглянул

И мать его всего исцеловала,

Мы поняли, что значит этот гул

Без нарастания и интервала.

 

Теперь уже не из дешевых книг,

Мы точно угадали в звуке этом

Понятный матери ответный крик

С каким-то важным для отца ответом.

 

7

Путь к оправданию закрыт,

С того момента месяц прожит.

Дитя заплачет и простит,

И  только мать простить не может.

 

Я вижу, первая у ней

Сегодня проступила проседь.

Она молчит и у друзей,

Конечно, помощи не просит.

 

Не мстит, не требует суда,

Но и не заживает рана.

Обида раз и навсегда

Беспомощна и постоянна.

 

Усилена сама собой,

Пока на месте не убита,

Растет и собирает боль

Непоправимая обида.

 

Ну, что там вызрело внутри

О мире и миропорядке?

Всех Достоевских собери -

Их аргументы будут шатки.

 

Христа никто не оскорбит,

Простят и старики и дети.

Но за обиду из обид

Какой убийца мне ответит?

 

Так, если вы убеждены,

Чертите план и в основанье

Кладите боль моей жены

И возводите ваше зданье!

 

Исследуя себя самих

Рассудком или предрассудком,

Живите вечность или миг

На этом основанье жутком.

 

8

В небытие обрушась тяжело

И сразу где-то снова обнаружась,

Его сознание от нас ушло

И позабыло пережитый ужас.

 

Теперь оно свободно, и сейчас

Когда вся жизнь его совсем иная,

Оно живет, не вспоминая нас

И самоё себя не вспоминая.

 

Я это смутно чувствовал всегда -

Иначе мир уже давно бы вымер.

Конечно, Миша отошел туда,

Где каждый делает свободный выбор.

 

Природа только для отцов сложна,

А ты ее оценишь благодарно.

Ведь ты же мать, и ты понять должна,

Что в материнском не бывает кармы.

 

Свободный выбор неисповедим:

Не ограниченный ничем нимало,

Собой останься или стань другим,

Повремени или начни сначала.

 

Одержит Миша множество побед

Или заснет в бессрочной летаргии,

Он выполнит единственный запрет -

Забудет все, что сделали другие.

 

А чтобы этот выполнить закон

И жить, свободе не противореча,

Предсмертие свое забудет он

И то, что с нами невозможна встреча.

 

Наверно, он давно уже с людьми,

Неузнаваем и не узнан вроде.

Ведь ты же мать, поэтому прими

Природу-мать в ее простой природе.

 

9

Что ты такое говоришь? Постой!

Когда единства нету — все едино…

Ведь ты отца и сына дух святой,

Но как возможен дух с отцом без сына?

 

Мы составляем троицу живьем,

Но почему-то, жители земли, мы,

Отец, и мать, и сын, поврозь живем

И потому для смерти уязвимы.

 

Ведь мы бессмертны были столько раз,

И дальше так же продолжать могли бы,

И дух святой объединял бы нас,

Когда бы сын из троицы не выбыл.

 

Себя на место Господа поставь,

Когда он сына потерял и встретил.

Куда уйдешь, вторая ипостась,

На бездорожии оставив третью?

 

Скажи, при распадении таком

Куда себя, оставленного, дену?

В ответ Нагорной проповеди — в ком

Небесной троице найду замену?

 

Пока, Небытием утверждена,

Непобедима троица земная,

Невоскрешенный среди нас, жена…

Не знаю как, но он воскреснет, знаю.

 

10

Я поминутно собираюсь в путь,

А ты не хочешь следовать за мною.

«Не уходи… Скажи мне что-нибудь…

Пиши о нем, отбросив остальное…»

 

А я как раз иду за остальным,

Готовый умирать или молиться,

И, чтобы обнаружить сходство с ним,

Один в чужие вглядываюсь лица.

 

Как хорошо увидеть и достать

И взять в рифмованное пятистопье

Чужую поступь и чужую стать,

Его живые образ и подобье…

 

Мне кажется, что я не ослеплен

И вообще весь мир иначе вижу.

Похож на Мишу тот высокий клен,

И яблоневый лист похож на Мишу.

 

Но ты опять готова унимать

Мою иллюзию одну и ту же.

Ты в сходство вглядываешься как мать

И непохожесть отстраняешь тут же.

 

По-своему, конечно, ты права,

Любое отступленье видя тотчас ж,

На этот мир глазами божества

Ты посмотреть не можешь и не хочешь.

 

Но я уверен в том, что мир иной -

Все тот же мир из холода и зноя.

Ты все-таки последуешь за мной,

Чтоб полюбить в чужом свое родное.

11

Десятилетний Миша был забыт.

Он бегал в курточке, вот в этой точно.

С тех пор в кармане курточки лежит

Улитка и какой-то пух цветочный.

 

И вот сейчас, через шестнадцать лет,

Когда чуть больше чем наполовину

Исполнен год, как Миши с нами нет,

Я эти вещи из кармашка вынул.

 

Неутолимо близок и далек

В густом тумане умершего лета

Мальчишка, тоненький, как стебелек,

И домовитый, как улитка эта.

 

Мы оба видели, как собралась

У речки Ящеры в лиловом поле

Под хитрой зоркостью упрямых глаз

Родная горстка трогательной воли!

 

Мы смотрим в прошлое, мы шлем туда

Свою тоску, отчаянье и жалость

Вдогон минуте умершей, когда,

Быть может, вся судьба его решалась.

 

Нет, мы не ждем с тобой, чтоб он сейчас

Явился к нам и слезы наши вытер,

Поведав, что не в тот конкретный раз,

А незаметно в нем рождался лидер.

 

Он в кулачок собрал немало сил

И умной волей прирастал в избытке,

А на поверку беззащитен был,

Как пух цветка и завиток улитки.

 

12

В тебе, как в каждой матери, живет

Непререкаемый любви апостол.

Творец все время что-то создает

И сам уничтожает все, что создал.

 

Всему живущему один конец…

Когда серьезно что-нибудь творится,

Естественно, что истинный творец

Ничем не может удовлетвориться.

 

Вот мы, поэты, к собственным словам

Бываем тоже иногда жестоки.

Чтоб нечто лучшее поведать вам,

Вычеркиваем созданные строки.

 

Но каждая подобная строка

Поистине живая, может статься…

Противоречь Создателю, пока

Любовь и творчество не совместятся.

 

А если страшная беда стряслась,

Пусть будет каждой матери известно,

Что это Бог уже в который раз

Для творчества себе расчистил место.

 

Но ведь живых и мертвых сыновей

Твоею правдою Создатель создал.

Поэтому всей правдою твоей

Противоречь ему, любви апостол!

 

13

Первопричина — только и всего,

Единственная в папе или маме…

Целуешь ты не мужа своего,

Мое и сына кровное родство

И наше сходство трогаешь губами.

 

И я целую не жену, а мать,

Когда отчаянно хочу опять я

Возобновить и, может быть, поймать

Мгновенье первое его зачатья.

 

А он стоит между тобой и мной,

Не умирая и не существуя,

И делает нас мужем и женой

В момент родительского поцелуя.

 

Пока присутствует погибший сын,

Оказывается, мы стали сами

Первопричиною первопричин,

Которую сегодня он один

Являет нам и разделяет с нами.

 

14

Сквозь утреннюю тишь и неба синеву,

Молитвенно самой природе уподобясь,

Я вижу странный сон, когда, как наяву,

Возможно разглядеть малейшую подробность.

 

За миром нынешним нездешний мир возник,

И он на нынешний нисколько не влияет.

Есть две реальности, и сквозь одну из них

Вторую разглядеть труда не составляет.

 

Но грань прозрачную пройти не может звук.

Не слыша отклика, я спрашиваю снова

Молитвою моей или движеньем рук

И по движенью губ угадываю слово.

 

Мы оба чувствуем, что это не игра.

Угадывая смысл в любом моем вопросе,

Пока я сплю, мой сын уже сквозь эту грань

Мне очень важные ответы перебросил.

 

Еще немного, и неслыханную суть

Неслышные слова подробно обозначат.

Его задача — две реальности сомкнуть.

Не утерять одну из них — моя задача.

 

Я вижу, он хитро подмигивает мне,

Мол, для таких, как мы, запрет не сохранится.

Природа бытия — и в жизни, и во сне

Тайком от Божества раскачивать границы.

 

Мешая двух миров листву и синеву,

Несбыточная явь оттуда нарастает…

Поэтому скорей — во сне и наяву

Войди в мой сон, жена, пока он не растает.

 

15

Теперь мою судьбу перепроверил я

От первого и до последнего абзаца.

Напомню, что отец — единственный судья,

Которого судьба обязана бояться.

 

Легко вообразить негодованье тех,

Кто понимал судьбу от века и доныне

Как окончательный и бесконечный текст,

Прочитываемый без гнева и гордыни.

 

Я все от корки и до корки прочитал,

Не залетая ввысь и не срываясь в пропасть.

И что же, прочитав, я обнаружил там -

Какую истину или какую пропись?

 

Известье краткое о том, что я неправ,

Что лучшие мои усилия излишни,

Содержится в одной из предпоследних глав,

Прочитанной как текст вселенской формы Кришны.

 

Я окончательно предполагаю впасть

В противоречие с определеньем этим

Как некий Аржуна, осматриваю пасть,

В которой суждено погибнуть нашим детям.

 

В конце столетия она еще страшней

Альтернативами креста и вымиранья.

Но наиболее невыносимы в ней

Доброжелателей знакомые старанья.

 

Я вижу, эти ждут и негодуют те:

«Твоя любовь, — кричат, — отцовская повинна

В том, что она укор всей нашей правоте

И не намерена отдать нам в жертву сына!

 

Подумай о других, любой пример возьми     -

И сразу эту жизнь в ином увидишь свете.

Куда ни оглянись, все жертвуют детьми,

Оберегая их и отдавая смерти.

 

Ведь самого Творца авторитет возрос

Тогда, когда прибег он к жертвенному жесту.

Поэтому реши единственный вопрос:

Кому или чему приносишь сына в жертву?

 

Мы подготовили большой переворот:

Разрушили страну и пляшем на руинах!

Еще раз говорим: пускай твой сын умрет,

Зато ему взамен восторжествует рынок!

 

С твоею помощью мы растащить могли б

Тоталитарности российской пирамиду.

Случайно под одной из глыб твой сын погиб.

Смирись и замолчи, не подавая виду!

 

Ты знаешь, ничего не происходит вдруг,

И получается, что мы не виноваты,

Предав и распродав родимый Петербург,

И новый триколор, и старые «виваты»!

 

В любой истории всегда один сюжет -

Не ограниченный страной или квартирой.

Твой сын случайно пал в числе невинных жертв,

И ты не трогай нас и не дискредитируй!

 

Победу мафии остановить нет сил.

Пора предсказывать неандертальский голод!

Все это понимал наивный Михаил.

И Петербург его немедленно убил

За то, что он решил облагородить город.

 

Конечно, этот миф не выяснен еще,

Но истина должна остаться под запретом.

Ведь к сыну твоему у нас особый счет,

И ты не помогай ему узнать об этом.

 

Ведь он поверил нам, он выбрал этот путь,

Но он ушел к тебе из нашей камарильи.

Так пусть не знает он и не узнает пусть

О том, что это мы его приговорили.

 

Твой сын — холодный труп, и в ожиданье тьмы

Не вспоминай о нем настойчиво и тупо!

Как в прежние года от страха лгали мы,

Так ради нас и ты солги над этим трупом.

 

Отец-предатель нам сейчас необходим.

Что мы наделали, мы понимаем сами.

Мы все разрушили, но мы ведь жить хотим

И заглушим тебя своими голосами.

 

Ну почему, скажи, мы будем всякий раз

Оправдывать себя заботами о благе?

Нам безразлично то, что дети мрут сейчас,

Нам важно отомстить за прежние гулаги!

 

На всякий случай мы восстановили храм,

Которым наша фальшь везде распространится.

А библию судьбы ты истолкуешь сам:

Вот «Махабхарата» — листай ее страницы!

 

Подумай, посмотри и самоуглубись,

Но утаи от всех, что, если углубиться,

Огромная страна торговцев и убийц

Сама становится торговцем и убийцей!»

 

Мне эти выкрики не закрывают рот.

Вы, разрушители, не будете забыты.

От моего суда ничто вас ке спасет -

Ни храм Спасителя, ни текст «Бхагаватгиты»!

 

Я созидаю мир, а кто его хранит?

Одно Небытие мне говорит о сыне.

И даже Кришна сам когда-то был убит -

Не сохранивший мир красавец темно-синий.

 

Теперь по существу остались вы одни,

Вселенской формою играя безвозмездно.

Сегодня вы — клыки, вы — пасти, вы — огни,

Которыми детей уничтожает бездна.

 

Мы как-нибудь без вас проблемы разрешим.

Убитый и живой, таинственно условясь,

Мы выйдем на рубеж, и кончится режим,

Который душит мысль и подменяет совесть.

 

А что касается вселенских этих форм

И убиений всех, определенных свыше,

Я поведу о том непримиримый спор -

Ведь «Махабхарата» прочитана в упор,

Ее читали мы вдвоем, и мы с тех пор,

Убитый и живой, другую книгу пишем.