Литературоведческая наука давно занимается  этой проблемой, она вошла в школьный и вузовский курсы литературы. Методика вузовского и школьного изучения искусства слова уделяла этой проблеме должное внимание – не пользуясь принятой сейчас терминологией. Ф.М.Достоевский говорил о всемирной отзывчивости А.С.Пушкина как о высшем проявлении его национального гения. Проблема народности  русского реализма обсуждается активно и углубленно, равно как и мировое значение русской литературной классики. Выдвигая и обосновывая понятие  о многонациональной и многоязычной  российской литературе,  исследователи вернулись к проблеме межэтнической и межконфессиональной толерантности уже с позиций вузовского и школьного этнолитературоведения.

Тем не менее,  проблема не только не теряет своей остроты, но с годами становится все более значимой.  Как и в других случаях, наука о литературе на всех этапах общего и профессионального филологического образования призвана способствовать осмыслению наиболее острых моментов в концепции межэтнической и межконфессиональной толерантности как ежедневно практически важного сегодня  вопроса, от решения которого зависят судьбы народов, государств, всех вместе жителей земли и каждого из нас.

Термин «толерантность» – терпимость (часто – веротерпимость) – не вполне соответствует тому понятию, которое мы пытаемся выразить с помощью этого термина. В самом деле: терпимость предполагает подавленную или преодоленную нетерпимость, иногда – снисхождение, порою – своего рода разоружение перед лицом врага (так, во всяком случае трактуется толерантность в биологии). Но речь ведь должна идти  о явлении, прямо противоположном нетерпимости, о таком отношении к иному и, казалось бы, чужеродному, при котором общение с чужеродным обнаруживало бы, при всех различиях, родственность и близость, исключающие какую-либо враждебность и противостояние. Мы полагаем, что термин «ипостасность»  (уже предложенный нами прежде) точнее передает то, что мы связываем с понятием о толерантности. Напомним: ипостасность утверждает паритетное единство трех начал – тождества, разделения (индивидуализации) и взаимопереходности.  В теории этноса ипостасность регулиует положительную и отрицательную комплиментарность (Л.Н.Гумилев), их сложное соотношение, позволяющее в межэтнических и межконфессиональных противостояниях преодолеть антагонизм и вражду.

Школьное и вузовское этнолитературоведение  связаны преемственно. В вузовской системе филологического образования они взаимосвязаны: именно здесь,  в вузовских историко-литературных курсах осознается тот «заказ», который школа  определяет фундаментальному литературоведению и научной методике вузовского и школьного преподавания литературы. Заметим, что сейчас официально с обложек и титульных листов учебников исчезло название «Русская литература» — эпитет «русская» снят. И в самом деле – в содержание школьных программ, помимо приоритетно представленной русской литературы, входят темы по литературам народов России, ближнего и дальнего зарубежья. Школьный опыт требует более четкого разграничения понятий  «всемирная» и «мировая» литература.

Уточнение терминологии сегодня  в высшей степени содержательно. Школьный курс – это не просто сумма литератур, это раскрытие их глубинной, ипостасной  взаимосвязи, предполагающей осуществляемые в лучших произведениях национального искусства слова (иногда осознанно, порой – интуитивно) высоких принципов межэтнической  и межконфессиональной толерантности.  Напомним, что именно искусство, призванное воссоздавать и передавать мир человеческих чувств и мыслей, способно органично соотнести межэтнические и межконфессиональные начала социальности в едином целом  всечеловеческого, индивидуального и личностного переживания и самоопределения.

Это в искусстве слова бывает далеко не всегда. Особенно, когда национальную литературу подстерегают крайности, связанные с ложным или односторонним пониманием патриотизма и конфессиональных предпочтений.  Такая ситуация сегодня в России в высшей степени актуальна. Вот почему и в школе и в вузе необходимо конкретное осмысление лучшего опыта отечественного искусства слова  в аспекте межэтнической и межконфессиональной испостасности, более востребованной сегодня, по нашему убеждению, чем традиционно  понятая межэтническая и межконфессиональная «терпимость».

Приведем один конкретный пример.

В авторскую программу по литературе (11 класс, профильный уровень) мы внесли отсутствовавшую в ней прежде тему «Персидские мотивы» С.Есенина. Соответственно, в учебнике  под нашей редакцией появились страницы, посвященные этому циклу. В свою очередь, страницам учебника предшествовало  специальное исследование, использованное в вузовской практике (см. нашу статью ««Мысль о русском национальном поэте»: С.Есенин и… Г.Державин» — в сб. «Литература и диалог культур» — Якутск, 1998, с. 29 – 36). На школьном уровне данные вузовского этнолитературоведения по интересующей нас проблеме – получили дальнейшее развитие. Вот несколько абзацев из школьного учебника, который в настоящее время подготовлен к печати.

«Сергея Есенина в «Персидских мотивах интересует… собственно поэтическая мудрость Востока. Его вдохновляет слава средневековых персидских лириков (Омара Хайама, Гафиза, Саади)  - их религиозность и свободомыслие, их отношение к реальной жизни и чувствам людей, их по-восточному роскошное образное слово.

Некоторые из мотивов персидской лирики русский поэт применяет к себе. Он как бы советуется с великими иранскими классиками, решая вопрос о смысле бытия, о любви, о радостном наслаждении красотой реального божьего мира. Советуется и прямо, хоть и ненавязчиво, ставит себя рядом с Хайамом и Саади. И происходит то, что, возможно, и было задумано, — рядом с Востоком оказывается сама Россия, воплощенная духом и плотью в своем национальном поэте. Русских мотивов в цикле не меньше, чем персидских…

Порою кажется, что поэт не только открывает для себя Персию, но и знакомит мир Востока с Россией, проповедует нежное и внимательное сочувствие к людям другой веры и крови, то душевное богатство, которым обладает сам, — понимание «чужого» не как «чуждого», а как другого, но по-человечески родственного. Быть может, в этом и разгадка тайны подлинно национальной любви к «своему»? Такая любовь, по-особому окрашенная, присуща каждому из народов. И вот, рассказывая о Руси, поэт пробуждает в «персиянах» и в других народах мира именно такую любовь…

Отнюдь не  подражая персидским лирикам, Есенин сполна обнаружил в пятнадцати коротких стихотворениях свою способность перевоплощаться. Читателю ясно, что автор «Персидских мотивов», овладев тайнами восточной поэзии, сумел «привить» их русской лирике, своему искусству…

Вообще Есенин вправе считать классическую страну Востока своей – ведь она, как и другие страны и города (упоминание о Багдаде, Босфоре и др.) «придумана» русским поэтом /по впечатлениям от поездок в Среднюю Азию и Закавказье/, полюбившим людей этой земли и доверчиво открывшим их сердцам – свою любимую Родину… Багдад, Босфор… Здесь уже выход в широкий мир, на границе Востока и Запада, не только в страну Шахразады, но и к островам и изрезанным берегам Древней Греции… Поэт, глядя в голубые глаза любимой, придумывает свой Босфор, свой Багдад и свою Персию (Шираз, Хороссан), где он так и не успел побывать. И все созданное воображением станет для него таким же любимым и родным. Сколько он еще мог «придумать»…  Но главное состоялось: благодаря «Персидским мотивам» Русь по-новому явилась иным народам  и странам, иным временам – далеким и близким поэтам прежних и будущих веков».

__________________________