Герман Ионин

О реках, литературных размерах и бессмертии.

(размышления над строками поэмы Г.Н.Ионина «Ящера»)

 

 

Германа  Николаевича Ионина знают в нашем городе и за его пределами в первую очередь, наверное, как литературоведа, автора многочисленных книг и статей. Его давняя любовь, увлечение и предмет исследований – это творчество Г.Р.Державина, но в целом кругозор автора неоглядно широк. Между тем Герман Ионин также интереснейший прозаик и поэт, часто обращающийся к не слишком популярному в наши дни жанру поэмы.

Об одной из его поэм, название которой – это имя небольшой русской реки, я и дерзну сегодня рассуждать. Именно дерзну, потому что если берешься прикоснуться к чему-то глобальному, поистине дрожь берет…

Я ограничу себя материалом одной поэмы «Ящера», но сразу оговорю важное условие. Мысли, высказанные в ней, развиваются и в других произведениях автора, не повторяясь дословно, но постоянно интерпретируясь в различных образах и сюжетных ходах. Поэтому, говоря о «Ящере», невольно говоришь не только о ней.

Г.Н.Ионин прежде всего философ, выработавший определенную концепцию мира, но излагает он ее не как стабильную законченную систему, а как некую мыслимую сущность, постоянно болезненно и бурно рождающуюся в его сознании. Именно поэтому мы имеем дело с живым литературным произведением, а не с теоретическими выкладками ученого ума.   Именно поэтому не ставятся в поэме все точки над i, а мы имеем дело не с поучением ( даже не с учением или проповедью), но становимся свидетелями, а возможно и соучастниками. Великой борьбы триединства Веры, Надежды и Любви с мрачным холодом Небытия.

Итак, поэма «Ящера». С чего начать?

С того ли, что через все произведение проходит цветовой контраст «черной празелени дна» и лилово-сиреневой стихии воды и ветра?

С названия ли речки, в которой сплетаются и юркость ящерицы, мимолетно проблескивающих среди камней, и тяжелая поступь древних хозяев Земли – ископаемых ящеров-динозавров?

С того ли, что само понятие реки, ее образ является определенным литературно-философским концептом. Вода очищает, омывает, уносит и приносит, спасает от жажды и огня, топит, губит, возрождает к жизни. Где-то на берегах этой реки бродит Демокрит, опасающийся войти в нее дважды, потому что время течет и река уже иная. В реке принимает крещение через Иоанна Христос, не побоявшийся ступить в эту реку. И великая «река времен» Державина – не одна ли из малых струек в течении этой реки… Что перед нами? Кажется, сам поэт не хочет дать точного определения:

                         Прохладу мою сохрани

                        Летейскую или иную…

В поэме знакомая с детства речка Ящера с темной, но чистой торфяной водой, то вольно бегущая между зеленых полей по равнине, то становящаяся почти каньоном с обрывистыми песчано-глинистыми высокими берегами, превращается в некую мистическую пограничную реку, подобную реке Смородине из русских сказок. Она то ли отделяет царство мертвых от царства живых, то ли реальный мир от мира волшебного, а на мосту происходит вечное сражение Ивана с Чудом-Юдом, замирая на века, как в стихах юрия Живаго – Бориса Пастернака…

Но это в другой сказке. И Ящера Ионина все же не античная Лета и не славянская Смородина. Может быть, более явственны в ней черты Иордана, но в этом предположении я невольно забегаю вперед.

Во всяком случае, именно в реке Ящере, в глубине ее вод, происходит главная Встреча героя поэмы. Собственно, весь сюжет (если пристало говорить о сюжете, но не куцую же фабулу упоминать!) – заключается в этой встрече. Сюжет есть, и он безграничен. Фабулы почти нет, ведь перед нами поэма не повествовательная, а философская. И главный сюжет – движение мысли и чувства, отчаяния и надежды.

В сущности это попытка самому себе объяснить евангельские истины. Слишком они велики и непостижимы для того, чтобы просто быть принятыми на веру современным гомо сапиенс сомневающимся. И, тем не менее, с первых строк поэмы – мощная заявка:

Тело из крови и плоти,

                        И под водою видна

                        Там, на речном повороте,

                        Черная празелень дна.

С первого прочтения, если вы ждали реалистического рассказа, эта «кровь и плоть» кажется избыточной деталью. Вроде бы речь просто об обыденном утреннем купании и знакомой с детства реке. Но вот уже наплывают эпитеты: «прежнее тело», «прежние веки»…

И непонятное действо

                        Возобновляет смелей

                        Новорожденное детство

                        После кончины моей.

И все, мы уже в иной реальности. В действе, в мистерии. Итак, речь о библейском воскресении, причем душа заключена в прежнее «тело из крови и плоти» — самое, на мой взгляд, малообъяснимое место во всей теории о бессмертии души человеческой. И «черная празелень дна», которую видит эта плоть и кровь – парафраз смерти. Кстати, там, где «черная празелень» (не ее ли драконьего видения в образе тучи испугался герой тургеневских «Призраков») река поворот делает. И слово это повторится не раз. Запомним важную деталь – пригодится!

Далее следует мотив ныряния и соприкосновения под водой – некоего двойничества.   Точнее, в творческой концепции Ионина, лучше говорить об ипостасности, т.е. о двух явлениях или образах единой сущности. Даже если эти два образа не знают друг друга, даже если они могут разминуться, обретение  и осознание единства – их главная задача и путь к спасению.

Плавали одновременно.

                        Оба в четырнадцать лет.

                        Выплыл. Оделся мгновенно,

                        Поднял веловипед…

            При попытке прочтения литературного произведения иногда тянет впасть в буквализм и найти прототипы и прямые параллели. И здесь это искушение подстерегает. С кем в глубинах реки стремится встретиться герой поэмы? С самим собой? С неведомым нам другом детства? С сыном? А в велосипедно-амфибрахиевой теме и Набоков брезжит… Но поверим автору: он пишет:

Даже не ведаю, кто он.

                        И осязаемый весь,

                        Именно он уготован

                        Для возвращения здесь.

                        Видимо, сосредоточась,

                        Ветер над Ящерой стих.

                        И на прощание тотчас

                        Он произносит мой стих.

Не хотелось бы упрощать эти строки до привычного нам уже понимания бессмертия поэтического слова и возможности передачи зарифмованной мысли через годы и века, (что-то все же «остается чрез звуки лиры и трубы» даже в скорбном варианте у Державина).  Но этот смысл тоже не уходит на дно, и не проваливается в «вечности жерло», а остается в нашем сознании. Но он напоминает ложную попытку нашей мысли преодолеть небытие. Эта попытка ведет в тупик, и вот уже «амфибрахий посмертно гонит велосипед». Смерть не преодолена тем, что некто повторяет твой стих, хотя в нем и сохраняется часть тебя.

С середины поэмы возникает тема Иоанна Крестителя и Иисуса Христа. Их ипостасная парность в момент Крещения в Иордане всегда меня привлекала при чтении евангельского сюжета.

«Тогда приходит Иисус из Галилеи на Иордан к Иоанну  креститься от него. Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и ты приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду. Тогда Иоанн отпускает Его. И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, — и се отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия» (Евангелие от Матфея).

Иоанн пришел раньше Христа, проповедуя Его как грядущую истину, и Христос у него принимает крещение, то есть приобщается к тому, чего является сутью и перевоплощением, ведь Он – носитель этой сути. И в этот момент появляется Дух Божий, подтверждая то, что свершилось, то, что и должно было произойти. В момент крещения приоткрывается завеса вечности, потому что Иоанн и Христос едины как носители одной истины. И неважно. Кто первый, кто второй или последний, кто ученик, кто учитель, кто старше или младше. Временные понятия вообще не имеют значения, когда мы говорим о Боге. Он живет в Вечности и приобщает к ней.

В момент Крещения Христос как бы окончательно обретает самого себя через посредство Иоанна. В поэме Ионина происходит нечто похожее:

Ты, замечательный парень,

                        Встретил себя самого.

                        И в довоенной рубахе

                        Душу и тело унес

                        Дактило-амфибрахий

                        Велосипедных колес.

Далее следует попытка разобраться, кто же истинен, кто кому Предтеча, кто в конечном итоге здесь обретает себя. Сопоставляются ипостаси двух возрастов одного человека (четырнадцатилетнее детство-отрочество и возраст предсмертный или даже засмертный).

Параллельно вспомним Николая Гумилева с его стихотворением «Память», в котором говорится, что на протяжении жизни человек меняется настолько, что не соответствует самому себе. («Только змеи сбрасывают кожи. Мы меняем души, не тела».  То есть тело одно, а его духовная сущность различна в разное время).     Но Гумилев стремится разграничить, а Ионин – соединить. Одновременно в этой попытке соединения просвечивают также взаимоотношения отца и сына, ученика и учителя, тоже тяготеющие к слиянию.

Здесь после первой – неудачной, не приведшей к абсолютному результату, предпринимается новая попытка некоего прикосновения-проникновения, и в сюжете амфибрахий сменяется дактилем и даже соединяется с ним. Результат не столь безнадежный, но и не победительный.

Кстати, вся «Ящера» дактилем и написана, трехстопным, усеченным – с неполной третьей стопой. Не знаю, продумывал ли автор глубинный смысл использования им именно такого размера, но выбор этот кажется мне не случайным. Он имеет философское обоснование, как выбор терцин для написания «Божественной комедии» Данте.

Трехсложные размеры более певучи, чем двухсложные, они более соответствуют течению реки. Трехипостасна сущность Бога с акцентом на первом проявлении – на Боге-отце и создателе (дактиль). Акцент на втором – на Христе (амфибрахий) – ближе нашему пониманию, так как в Христе слиты Бог и человек. Но, видимо, слишком много человеческого мешает Замыслу…

В поэме как будто просматриваются две попытки соединения в струях реки. Они не сменяются во времени, а существуют в вечности, потому что в поэме Ионина есть только вечность, как в Евангелии. Здесь мы видим два не принесших победы, но и не повергающих во мрак поражения шага в преодолении Небытия, и за ними брезжит третий шаг. Тот, сущности которого мы еще не постигли, потому что не в силах это сделать ( и со вторым-то шагом едва ли справились через посредство Г.Н.Ионина). Ведь есть еще анапест с акцентом на третьем слоге — на Святом Духе. И о его явлении сказано в конце поэмы:

Солнца изоблачный вылет,

                        Невыносимый на взгляд.

                        Кто-то крещенье осилит,

                        Кто-то вернется назад.

            Итак, это вопрос истинной Веры. «Кто-то вернется назад» — «к черной празелени дна», к небытию. А кто-то через тревожные лилово-сиреневые сполохи, личную и понятую им иную боль и горестные фразы «осилит крещенье» и выйдет к истинному сосуществованию. Слово на слишком удачное, но не хочется повторять заштампованные тезисы о единстве в Боге и бессмертии душ. Они не верны именно за счет многовековой залаченности и успокоительности. Прорыв в понимание ипостасности всего сущего мучителен для каждого человека и именно этим истинен. Это не выученный урок. А индивидуальный путь к целокупности прошедших собственными путями в том же направлении.

Вернемся к названию поэмы. Сколько же ипостасей у Ящеры?

Это реальная обмелевшая малая речка, протекающая в Лужском районе Ленинградской области, это река воспоминаний о детстве и утренних купаниях в холодной торфяной воде, это державинская  «река времен», сказочная Смородина, река забвения Лета, это Иордан – место крещения Христа, ледяная река Небытия, в струях которой происходят мистические встречи —  рождения и перерождения. И, наконец, это великая река-океан, омывающая берега Ойкумены. В нее мы входим вовсе не для того, чтобы убедиться в текучести и изменчивости по Демокриту. Не зря она все время делает поворот и в итоге неминуемо замыкается кольцом – символом вечности, вечного возрождения и вечных попыток наших преодолеть смерть и постичь не столько свое личное, сколько всеобщее бессмертие и единство.  

 

 

 

Комментарии запрещены.