Алексей Филимонов

ВОСКРЕШЕНИЕ ДАНТЕ

А души смотрят сквозь меня

И видят хорошо друг друга.

Герман Ионин. «Данте».

Поэма Германа Ионина «Данте», создававшаяся с 1961 по 1996 год — четверть века, продолжает верстать себя и сейчас. Многое за эти годы в литературе обещало случиться и… схлынуло. Два-три имени на небосводе русской поэзии просияло трагически и безбрежно. Вернулась в официальную литературу поэзия Гумилева и творчество писателей-изгнанников. Явственнее слышится гул Слова…

Как и «Божественная комедия», поэма Германа Ионина, выдержавшая несколько изданий, посвящена проблемам всего человечества и прежде всего месту России – звезде — перводвигателю — в спасении и развитии культуры.Мысль о бессмертии прекрасного необходима автору: «Все время знать, что Беатриче есть». Преображаемые поэтом, филологом, доктором наук Данте, Вергилий, Гомер, Маяковский, Улисс вовлечены в диалог с разумом и словом. «Загробный мир — основа всех основ, А там сейчас царит неразбериха», — он живее реального, осязаемей и значимей — все решается там, на Эмпиреях, аду и чистилище, и вестник доносит благую или страшную весть.

Ответственность за сознание в мысли и страсти не мнимо. Оттого так пристрастно перекликаются персонажи в своих чаяниях, в их ипостасности, — как определил Г.Ионин эту божественную сущность одухотворенной материи обретать черты Творца, Сына, Духа… Креститель и Святой Христофор сияют светом Спасителя, но Сам Христос – их воплощение и Путь к Искуплению:

И там где мы толпой стоим сейчас,

Где все рождается и создается,

Энергия уходит, становясь

По мере удаленья светом солнца, -

вспоминается неиссякаемое, «Неподвижное солнце любви» Владимира Соловьева, призванное у Германа Ионина воскресить мировую культуру — через современного Данте,

окликающего для этого Вергилия, — «Мы этот Божий мир возобновим, Начав с Вергилия, а не с Гомера», — психопомпа, проводника в царство живых дух, страждущих диалога с нами. Но почему, почему столь закрыт наш слух порой от них?.. Возможно, «Мир от гармонии устал», и некая перенасыщенность культуры в небесных слоях говорит об ее истончении и даже ненужности в дольнем мире? Безусловно, мы переживаем сейчас одну из величайших трагедий христианского мира, неспособного на целостное воспроизведение себя и обновление в русле Ренессанса, ибо во главе сейчас не Человек по образу и подобию, но лишь удовлетворение его тщеславия и материальных потребностей.

Но все это лишь внешнее, рука Творца разбрасывающего зерна не оскудевает и семь столетий спустя после написания «Божественной комедии»:

На самом деле, Дух над бездной

 Господь, все так же пашешь

Ты, Не вынимая плуг небесный

Из черноземной борозды.

Порой зияет некий путь отречения, ленинского «Отказа от всего на свете», обещаемого России сверху, вбирающий отклик снизу, — не на этом ли играют «болотные бесы» (А.Блок)? «Да, философия отказа Берет над остальными верх», — и не здесь ли подмена духовного абсолюта и неравенства творческого — идеологией всеобщего равенства в нищете? Ясно, что слова о свободе, равенстве и братстве в земной ипостаси лишь обманные лозунги для алчбы плотских страстей:

Чревоугодники в чистилище

Обосновались неспроста.

Мое дитя - мою Италию

Мою Россию распродав…

Карнавальная традиция Европы, ставшая основой ее миропонимания и жизни, подменила античный миф о Золотом веке, — от этого, возможно, сегодня и в России

Предательство - основа из основ

Описанного мною карнавала.

Вспоминается Алексей Константинович Толстой, написавший о неслиянности души со внешним, политизированным: «Двух станов не борец, но только гость случайный… Но спор с обоими досель мой жребий тайный…». Спор, конечно, не только публицистический, это в сущности трагедия рока, отзвук эллинской драмы, переживаемый героем поэмы под северным небом, когда мир не впускает и отталкивает в «божественную комедию» поэмы, и лишь Эвридика незримой тенью, на которую до поры нельзя оглянуться, следует за ним по царству мертвых:

Мне тень понравилась одна,

Сюда попавшая случайно.

Загробный мир не для нее.

А незагробный мир подавно.

Единственная из теней,

Кого я всей душою принял, -

здесь, возможно, намек на тайну сопротивляющейся материи, «Сопротивления холста И недокрашенного грунта», — когда предметность преломляется в строку, холст, музыку, оставляя за рамкой картины или страницей муки творчества, очистительного и воскрешающего, и тоска по единственному путеводному голосу, вспыхивающему где-то в глубинах собственного сознания, кристаллизирующему духовный опыт души, обреченной на бессмертие в языке:

Потом ты начинаешь понимать,

Что это все и ничего не надо.

Что это я. Со мной отец и мать.

И запах сена. Запах Ленинграда.

Такие сны я видел на Сатурне, -

еще не находясь среди «Сраженных косой Сатурна» (Державин, «Урна»), Герман Ионин как ипостась Данте, современный поэт, мыслитель и человек силится разгадать промысел, по которому души улавливаются миром «мертвых» и увлекают за собой тела вне срока: «Ведь я для вас, я вместо вас, И говорил, и жил сегодня».

Что сегодня тень Данте? Это свет, готовый объять каждого и вознести к вершинам мировой культуры, напоминает Герман Ионин. Борьба за которую идет здесь и сейчас – в пространстве ее изгнания и воскрешения, принимающими апокалиптику закатного времени как символ грядущего Духа, что переставит небесные и земные огни согласно Откровению, глас которого всегда чувствуют поэты — предвосхищая и стремясь

Передвигать над освещенной тканью

Светильник заключительной строки.

Поэзия Германа Ионина существует не вне и не параллельно историческому контексту литературы, но огибает его, как лучи вечной Розы Данте — земной шар и устремляют в потоки Любви всех обреченных на прозрение, -

Поэтому считайте дни

И даты нужные проверьте.

Комментарии запрещены.