ХРАМ ИПОСТАСИ.

 

Храм гроба. Храм воскресения. Храм ипостаси.

Последнее вернее всего.

Где-то здесь. В моем Иерусалиме.

Десять дней. Каждый вечер.  Я прихожу в этот храм. Сажусь  у входа в то особое помещение, где гробовая плита –  ложе из белого камня. И несколько раз… В один и тот же вечер. Согнувшись. Вновь… К этой белой плите. Стою над нею. Пока  можно стоять. И выхожу поневоле. Чтобы пропустить других. Пропускаю.  И опять – туда, где вход в эту мраморную базилику-пещеру. Скамья у входа.  Вижу в полутьме, как по ступеням базилики мимо.  Идут  один за другим. Туда, внутрь пещеры. К белой плите… И так целый вечер.  А потом. Я встаю со скамьи и наконец покидаю храм  позже других. Когда он закрывается на ночь.

Иначе и быть не может.  Пока Иерусалим  остается моим.  Десять дней.

И, может быть,  я никогда не смогу разгадать то, что случилось. Произнес я или нет. Получил или нет согласие? Могу ли я верить и знать?

Ну что же? Еще раз оглянись. Не прикасайся к плите. Кто-то стоит у порога. Ждет… Пора выходить. И тут я, наконец, как будто  слышу мой собственный шепот. Его отголосок.  Да, я услышал. И понял.  Только такой ответ возможен в эту секунду. И больше тебе не будет никакого ответа.

Неужели это оно – состояние ипостаси?  Тебе, каким-то чудом удалось его испытать. Запомни и унеси и не изменяй уже ему никогда.

____________

Выхожу… Огибаю базилику. Вот скамья. Она занята. Ничего. Я постою. До конца дня еще много времени. Вокруг паломники, туристы. К моему удивлению, в базилику не входит никто.  А там, внутри тесного помещения, где гробовая плита из белого камня. Там пусто. И я мог бы еще дольше там постоять. Но какое-то чувство запрещает мне вернуться туда. И я пытаюсь понять себя. И, пока не пойму, останусь тут, где так много посетителей, гостей, путешественников, туристов. Любопытных и верных.

Вот у отсека одной из церквей внутри собора – большая толпа. Там будет служба.  Всех не вместит малая церковь… Желающих много. И вот они собрались у базилики гроба. Молятся. Особенно один молодой, с рюкзаком на спине. Он стал на колени и молится очень усердно, крестится – не могу понять, трехперстно или по-католически, это неважно, потому что он и так стоит на коленях. Вот, наконец, он сообразил – снимает рюкзак и кладет его рядом с собой. И вновь сильными и юными движениями – кресты и поклоны.  Видимо,  он  молится искренно и потому не скрывает молитвы. Он затем и приехал сюда. Вот помолился, встал и как будто забыл о своих крестах и поклонах. О молитве своей. Надевает рюкзак…  И неужели сейчас так и войдет в базилику гроба? Да, подумал, подумал и входит. А и в самом деле – куда ему девать свой рюкзак?

Купол собора темнеет. Вокруг базилики все та же густая толпа. Вижу – молодой турист с рюкзаком на спине, согнувшись, появляется из базилики в том же проеме, в который вошел… Лицо смущенное. Вышел, распрямился и, сойдя по ступенькам, слился с толпой у одной из церквей.

Скамья занята. И я продолжаю стоять. Но уже не разглядываю никого из гостей храма, который теперь заново поименован.

____________

Скамья вновь занята. Скоро конец и этого моего десятого дня. Я стою. Вижу – в пещеру вступили еще два-три человека. И тут же, по своим следам вернулись назад. Как будто их непонятно что остановило. И не дает  приблизиться к белой плите. Значит, кто-то в базилике есть. И останется до конца этого дня.

И я точно знаю – мне в помещение гроба тоже доступ закрыт.  Но со мной все понятно. Я сам туда больше уже не войду. Иначе я потеряю право переименовывать этот собор в храм ипостаси.

Буду стоять, пока собор опустеет. И тогда я последний раз обойду вокруг базилики. Выйду к еще открытой двери. И она затворится тут же – прямо за моею спиной.

Все так. Вот  –  мой собор понемногу пустеет.  Скамья свободна. А я продолжаю стоять. Поздно. Пора.

Кому-то здесь еще кажется – можно войти и посмотреть на гробовую плиту. Но я знаю – вход мне  туда запрещен.  До тех пор, пока я не исполню то, что задумал.

И теперь остается там, на Севере, возводить  мой ипостасный собор.

____________

Ад – смерть. Чистилище – воскресение. Ипостась – бессмертие. Так сформулировал бы сейчас мой Державин. А для меня –  это детская игра. Пока я возвращаюсь домой из храма гроба.

Я живу в Иерусалиме у своего друга. Известного литератора. Слава богу – русскоязычного. Он, к счастью, не интересуется моими посещениями христианского храма.  Но в его квартире мне хорошо. Он выделил мне комнату с выходом на площадку – что-то вроде просторного балкона.  Думал, что я буду загорать по утрам.

Нет. Я работаю утром. А потом – посещение храма. А вечером, Иосиф ждет меня для продолжения бесконечного разговора. Я люблю такие беседы. Иосиф – очень уютный и живой собеседник и оппонент. И ему все интересно. Кроме того, чего он не знает.

Итак, ад, чистилище, рай. И все это в одном храме. Для которого я нашел наиболее полное, другое название.  И сегодня, разумеется, я буду молчать о том, что случилось. Надеюсь,  он не догадается и не станет расспрашивать.

Гроб. Крест. Ипостась. Почему так получилось там сегодня в этот последний из моих десяти дней в моем белом Иерусалиме?

Почему так получилось? Храм как будто меня оттолкнул. Освободил напоследок от себя самого. Что особенного? Дать другое название. И никому о том не сказать… Даже моему интеллектуальному другу. Я что-то сделал не так? А почему базилика сегодня отвергла не только меня одного. Гости храма как будто забыли о ней. А те трое так и не могли приблизиться к гробу. Жаль, я не разглядел их лиц, когда они выходили из базилики, так и не увидев белой плиты. В чем дело?

Я останавливаюсь у перехода через узкую улицу. Да, я не хочу улетать, не постояв еще один раз у белой плиты.  Сегодня – ладно. А завтра? Неужели тот же запрет? Паломники будут входить, а я так и останусь у мраморной свободной скамьи?

Невероятно.  То, что я сам не хочу переступать  порог базилики. Нужно себя заставить. А я не смогу.

Что-то очень уж долго я у перехода стою неподвижно. Кому-то покажется фигура моя подозрительной… А я как будто скован и не могу сделать первого шага, чтобы резко и быстро пересечь мостовую. Вот кто-то подходит ко мне. Да, это он, молодой турист с рюкзаком на спине.

Вопрос по-английски. Но я не знаю слов.  Что отвечать? Развожу руками. Беспомощно улыбаюсь. А тот продолжает вопросы на непонятном для меня языке. И я произношу по-русски:

– Индивид –  это смерть. Личность – его воскресение. Но цель бытия – ипостась индивида. Вы, я надеюсь, в этом согласны со мной?

У незнакомца лицо меняется. Исчезает готовая,  вполне дружелюбная улыбка. И он произносит мне без акцента, на очень хорошем русском моем языке:

– Да, я согласен. И удивительно то, что мы встретились тут. Но я уже несколько раз  наблюдаю за вами.

Там, у порога недоступного гроба.

____________

Не знаю, зачем я все ему рассказал. Больше и откровеннее, чем любому другому. Может быть, потому что думал – мы не увидимся никогда. А на самом деле… Но об этом. Не сейчас… После.

Незнакомца тоже зовут Иосиф. Я тут же мысленно ему даю другое имя, удобное для меня. Второй. Но так я не могу к нему обращаться. Второй – лишь для меня… И для того, чтобы  отделить одного от другого.

Рассказываю все о себе. Второй молчит. Иногда вставит словечко. Веское. Точное.

– Простите, Иосиф, я все о себе.  А у меня здесь в Иерусалиме друг. И его зовут, как вас… Тоже Иосиф. Вот его дом. А вот на втором этаже –  открытый балкон. Если мы постоим, он выйдет и увидит меня. То, что я вам рассказал, неинтересно ему. А вам, я думаю, близко. Почему?

Второй Иосиф молчит. Едва скрывая улыбку. Его бледное вытянутое лицо кого-то напомнило мне. Ему неловко. Он отводит глаза. В полусумраке улицы я тщетно пытаюсь понять его выражение. Наконец он произносит:

– Ну, конечно. Вы не узнали меня… А ведь я знаю вас хорошо. Два года, почти ежедневно, я вас наблюдал. Лекции там в Петербурге. На Севере.  Я даже вам экзамен сдавал. Филфак. Вечернее отделение. Вы не заметили и забыли меня. А я вот с тех пор. Как видите…

И опять на бледном узком лице – улыбка. В которой исчезает. Что-то знакомое мне. Иосиф. Иосиф. Кто же он – этот второй.

Но вот слышу – первый меня окликает. Там, на балконе стоя, он увидел меня. Машет рукой. И я понимаю только одно. Он зовет меня к себе вместе с моим незнакомцем. Ну, давайте оба. Сюда. Подымайтесь.

Время вечернее. Завтра мой самолет. Но мы подымаемся по идеально чистой  и белой лестнице туда, на второй этаж. Незнакомец робко идет рядом со мной. Но как будто Первый хорошо знает Второго. Он выходит прямо на лестницу и радушно, уютно, весело встречает обоих нас.

– Дорогой мой. Что получается? Ты неужели узнал?

– Ну, конечно. Как не узнать. Ведь он, полагаю, любимый твой ученик.

____________

Вот уже целый час мы сидим за круглым столом в большой комнате друга. Он угощает нас. Что-то рассказывает. Шутит. Но мы никак не можем разговориться. Иосиф Второй уже несколько раз вспоминает о том, что ему пора уходить. Наконец, я не выдерживаю и сообщаю другу о переименовании храма.

Второй уже знает об этом. А Первому, оказывается, это все интересно. И вот, получается, я еще какое-то время один говорю.

– Ну что ж? Давайте втроем основывать храм. Договоримся и встретимся в Петербурге.  А оттуда – на Север. Я очень хотел бы осмотреть это место. Я уже давно мечтаю пожить один у этих озер. Там два озера и под ногами – мох и камень. И все это место – большая скала – двойная чаша для двух зеленых озер.

– Постой. Откуда ты знаешь?

– Позволь, утаю.  Пока мы не построим хотя бы часовню. К сожалению, лето уже на исходе. Иосиф торопится. И тебе завтра пора улетать.  Отпуск у нас троих одинаков.  Но мы хотя бы еще раз оглядим священное место. И там скрепим наш договор.

Первый, кажется, шутит. Как и всегда. Второй не знает, как уйти, не обижая хозяина. А я, разгадав их мысли, наконец, умолкаю. И мы долго сидим в этой особенной моей тишине.

– А все же – вы скажите мне, зачем вы так усердно молились в храме гроба. Или вернее – в изначальном и новом, заново поименованном храме?

– На этот вопрос нельзя отвечать. Мне пора. Да и вам уже время отдохнуть от меня  Может быть, вы до сих пор верите в одну только смерть, а я –  в одно воскресенье. А лишь оно одно вызывает молитву.

– Ну вот, видите, все хорошо. Три такие различные веры мы соединяем сегодня. Получится единение – воздвигнется храм. И в нем, как у Вольтера в Ферне, каждый будет верить по-своему. И будет паломником в этот собор, чтобы восполнить недостаток веры своей. И только мой друг, улетая к себе на Север, счастлив полнотой своего духовного чувства. Я серьезно. Он и есть основатель собора. А мы поможем ему. Вы согласны?..

– Разумеется.  Шутите вы или нет.  Я согласен. Мы встречаемся там – через год. А завтра… У меня еще будет время. И я от имени нас троих  войду в переименованный храм.

____________

Второй уходит. Первый, как будто не было разговора, вновь повествует о своих исканиях.  Набоков, Бунин, Зайцев… Я стараюсь ему отвечать. Но он, конечно, замечает мое состояние. Мою досаду на то, что я все ему рассказал. Он пытается меня успокоить и тоже досадует. Второй ушел. И без него тот разговор невозможен.  Да, именно без него.  А так расставаться – тоже обидно.  Время детское. Полночь в Иерусалиме.

– Слушай, а ты, я вижу, умеешь  теперь, с годами, жалеть людей. Как никогда. Я все понимаю. Гибель сына. А кроме того – нерожденный…  А ведь я и об этом знаю давно.

– Как тебе удается?

– Опять утаю. Необъяснимо. Особая интуиция.  Вижу. И даже чувствую… На расстоянии. Ты улетишь. А я продолжаю. Видеть и слышать. И никак не прерывается. Наш разговор. Я даже кое-что записывал. Но уничтожал эти записи. Так. Интуиция. Пока мы живы.

– Подожди. Хотя бы одним-единственным словом… Нерожденный. Кто он таков – для тебя?

– Не стоит о том говорить. Ты знаешь, – лучше молчать. Но я только намекнул, что знаю, о чем ты молчишь. А теперь о другом. Зачем он молился? И зачем ты все ему рассказал?

Он ответил.

– Нет, он ушел, избегая ответа. И ты уходишь. Но я знаю. И это очень тяжелый крест – все заранее знать.

– А ты ему рассказал о том, кто такой нерожденный? Знаю, что не рассказал…

– Да, правильно знаешь

– А ты, конечно, везде и всюду ищешь своего нерожденного. И никому ни слова о том. И где-то здесь она. Та невидимая ипостась. Или твой самообман.

Мы встаем. Он первый. И я вслед за ним. Слава богу…  Я в комнату, отведенную мне. Поскорей. Он оставляет меня одного. Последняя ночь. Под конец десятого дня. Прикрываю дверь на балкон. А тут на столике у стеллажа – мои последние книги. Неужели в них он вычитал? Нет, не может быть.

Перелистываю одну за другой. Везде молчание о том, нерожденном.  Да, я не хочу улетать в Петербург.  Мне еще не хватает. Одного дня. Хотя бы утра.  Хотя бы двух часов полного одиночества. Индивид – смерть. Воскресение – чудо.  Которое зовет и порождает молитву. Ипостась – надежда. Надо еще раз. Хотя бы минуту. Но там. Только там… У белой плиты.

Там нерожденный появится вновь.

____________

У Милтона в «Потерянном рае» нерожденный – бог-сын, тот, кто из жалости к людям дал согласие родиться Христом. Вот откуда Иосиф мой вычитал все.  Но при чем тут я?

Ищу на стеллаже томик английского Милтона. Вот он. Мой подарок. Еще там, в Петербурге. На пятом курсе филфака.  Я английский так и не выучил. А он уже тогда… Иврит и этот язык… Но еще и еще раз. Я тут при чем?..

Оказывается, я проговорил это вслух. И вот Иосиф приотворил стеклянную дверь. И мне отвечает:

– Ничего себе. Ты основатель  ипостасного храма. И для тебя все ипостасно. И потому у тебя должен быть свой нерожденный. Он где-то здесь.  И у него – прежде всего надо спросить.

–  Ну вот. В итоге – бессонная ночь. И об этом и впрямь лучше молчать.

– Видишь ли, я не верю в это. И продолжаю не верить. Пока мы там, на Севере, построим хотя бы часовню. А тебе – да, предстоит бессонная ночь. Но я согласен. Завтра, перед отлетом. И перед отъездом в аэопорт, мы успеем сходить к храму гроба. И ты не бойся. Я буду молчать.

Иосиф прикрывает стеклянную дверь. А я выхожу на балкон.

Улицы освещены. Звезды над головой. Впервые вижу их так. Они как будто уходят ввысь, тонут и не могут исчезнуть. Впервые после той ночи, когда мне было шесть лет.

Я запомнил.  Я тогда себе сказал, что это запомню. Тогда был справа Тянь-Шань. А теперь –  узкая улица подымается в гору. Туда, где в двух шагах старый Иерусалим.

Детство и расставанье. Война и нынешний мир. Звезды все выше и выше.

Все рожденные спят. Улочка безлюдна. А я воображаю то место, где будет часовня. Полная тьма. И все же сквозь мрак белеет под ногами крутая каменная неровность. Иду на ощупь.  Дальние взрывы каменоломни. Где-то здесь очертания. Вот они.  Закрой глаза и ступай осторожно. Страшно и пусто.

Открываю глаза. Прежний желтовато-белый Иерусалим. Но странно было бы мне бродить по этой хорошо замощенной узенькой улочке. Тот же запрет, что и в храме гроба.  Да, все рожденные спят.

____________

Как хорошо – почувствовать мир заселенным теми, кто еще не рожден. Ладно. С этой глуповатой формулировкой можно уснуть и проспать – до утра.

Покидаю балкон…  А почему-то мне кажется – мой ученик. Вновь со своим рюкзаком за спиной. Бродит сейчас по ночному Иерусалиму.  Впрочем, вряд ли.  Он рожденный, и ему положено спать.  И потом в этом городе не принято бродить по ночам.

Опять закрываю дверь на балкон.  Нет, видимо, я сегодня  все же сумею  уснуть.

Раскладной удобный диван. Сажусь.  И тут же – сидя, сразу же засыпаю. Но ипостасное чувство уже и во сне, когда я теряю себя, не оставляет меня. Это особое сознание никуда не уходит. Я ничего не вижу и все-таки помню себя. И даже могу обрадоваться такому сознанию.

Вот хорошо. Почувствовать себя нерожденным.  Ведь еще до рождения – где-то была моя ипостась. Люди такого не знают. И вот спят. И по ночам теряют себя так, что их сознание спит. Вот. Это открытие. Оно подарено мне в награду за то, что мы сегодня втроем основали небывалый собор.

Человеческий род не был рожден. И потому он ипостасен. И вот надо чувствовать себя и, как во сне, – и до рождения, и после смерти. Чувствовать, как я сумел в базилике гроба. И когда жила секунда, и не было никого ни до, ни после меня.

Что такое? Я так и сижу на диване. Так и сплю, сидя. Вот – уже два часа пополуночи. Друг мой уснул. И его не тревожит свет, горящий в комнате у меня. Он все знает. Но, я думаю, едва ли он чувствует себя нерожденным.

Ничего. Я ему расскажу. Если только из памяти не уйдет все, что я знаю сейчас.

Милтон.  Томик раскрыт. Старое издание. В нем гравюры. Адам и Ева. Это и впрямь поэма о нерожденных. Книжка раскрыта на этой странице. Он ее часто здесь раскрывал. А там, в храме гроба – череп Адама.

Глупости. Я никогда не верил детским библейским сюжетам. А сейчас – тем более. Храм, только он может разрешить этот вопрос. Когда мы и в самом деле его возведем.

И тут я вновь просыпаюсь. Милтон закрыт. И я вновь сижу на диване. И вдруг внезапно совсем теряю себя.

____________

Обморок длится уже два с половиной часа. Определяю, очнувшись,  по часам, которые стоят на столе. Два с половиной часа. Неужели это ответ, подсказанный Иосифом Первым? Он спокойно спит у себя. А мне все равно предстоит бессонная ночь.

Я ничего не чувствовал и не осознавал себя самого. Так будет. И где же мое открытие?

Нерожденный – это мой сын, который пока еще не родился. Нерожденный – это бог, который уже есть, но пока еще не рожден человеком. Христом. Иосиф Второй – тоже мой нерожденный сын.  Вот – все очень просто. Нерожденный – это наш еще не построенный храм.

Открываю мой ноутбук. Делаю там эту безумную запись. Пишу мой рассказ. И забываю о времени. Остальное  – то, что еще не родилось.

Нет, он и впрямь где-то здесь. И я должен увидеть его. Умрет, воскреснет, появится. Прерываю запись. И как будто вновь просыпаюсь. Как в ту секунду в базилике, оглядываю комнату. Каждый стеллаж, каждый угол. Вот сейчас  я увижу.

Нельзя, чтобы уставали глаза… Вот  колебнется дверь. И тогда он войдет.

____________

– Ну как, дорогой? Поодиночке? Ты, я вижу, так заснул хорошо. Да, ты нажал рукой на клавиши ноутбука. Пожалуй, трудно восстановить все, что ты написал за эту бессонную ночь.

– Не беспокойся. Я ничего не читал. И ноутбук, и «Потерянный рай». Ночью мысли – как у ребенка. Особенно в полусне. Но я скажу тебе, хочешь, не хочешь – я так весело проспал до утра. Вернее, так весело утром проснулся. Чувствуешь?

– Но ты не спеши. Время есть.  Особенно когда его уже не останется.

Поодиночке. Мы придем сейчас к новому храму. К старому храму с новым названием. Мы, я надеюсь, первыми войдем в открытую дверь.

Утренний Иерусалим не похож на вечерний. И на тот, освещенный в полночь. Ночной. Иду один. И хочу остаться один. Лавки арабов справа и слева еще закрыты. Видимо, нет еще и шести.

Кто-то меня тронул за локоть. Боюсь посмотреть. Нет, не Первый и не Второй. Один ученик. А другой не тронет меня. Как положено здесь. Вот.  Наконец. Это он.  Третий. Он рядом. Не оглядываюсь. И знаю. Все-таки на пороге храма.  Он подошел ко мне. И я его отыскал.

 

 

Комментарии запрещены.