ЛЕОНИД ЛАПЦУЙ: СОВРЕМЕННЫЙ КОНТЕКСТ.

       Кажется, мы выстрадали убежденность в том, что современный контекст литературного развития – это возрождение лучших традиций классики. Но выстрадали далеко не все. Многие читатели и литературные критики, сторонники принципиально иных путей и художественных форм, до сих пор оглядываются на классику как на тот рубеж, от которого нужно уходить как можно дальше в поисках нового. Однако есть и сторонники  новейших интерпретаций классических текстов – уже без всякой оглядки на их историческое или вечно современное звучание. Ситуация хорошо знакомая. Как раз ничего нового в этом нет. Равно как и в том, что подлинная традиция в любом искусстве и, разумеется, в искусстве слова предполагает начало ренессансное – то, что Пушкин называл открытием новых миров «по следам гения». К сожалению, до сих пор современный контекст литературного развития в сознании публицистов и критиков редко включает в себя опыт отечественной и зарубежной «большой литературы» — сопоставления такого рода считаются чуть ли не дурным тоном: принято рассматривать новейшие достижения  в общем потоке, ибо  сегодня  время еще не выделило в них  то, к чему читатели вернутся через десять, двадцать лет.  Да, классика – то,  чему возвращаются…

Есть писатели, которые ориентируют себя на сугубо современный контекст, понятый узко – буквально. Они знают: пройдет время – и вот они уже не востребованы. Вчера их читали, сегодня – лишь вспоминают. И даже в юбилейные дни именно так «поздравляли» Е.Евтушенко: «кто его ныне будет читать», но при этом справедливо подчеркивали: надо с благодарностью помнить, что в 60-е годы популярность поэта-публициста заслоняла иных, действительно классиков, современных ему, но уже прошедших испытание временем. например, М. Пришвина, «поэта в прозе», автора книги «Глаза земли». Однако тот же Пришвин, не имевший при жизни такой шумной и триумфальной славы, представлял, на наш взгляд, несколько другой тип художника слова – он творил и для современности, и для будущего, для «своего читателя», который, может быть, явится потом и «всем скажет». Такими читателями как раз в  шестидесятые годы пытались быть ученики 30-й школы города Ленинграда, участники знаменитого в то время ЛИТО – они сделали две телевизионные передачи о  Пришвине. До сих пор еще  книга «Глаза земли» не получила должной оценки. Входит ли она сегодня в современный нам литературный контекст? Спустя столько лет мы, повзрослевшие, говорим: должна войти! И войдет, если  на высоте своего назначения будет критика, выявляющая в современном или недавнем, или уже ставшем историей литературном процессе подлинные  ценности большой литературы.

Вот тут как раз и понадобятся те до сих пор не очень частые сравнения и сопоставления с классикой и классики – с современным литературным потоком, с той иногда конъюнктурной ситуацией, которую, порою, в целях рекламы, заданно,  создают и «раздувают» сиюминутные публицисты. Критика — аксиологическая служба литературы. Благодаря ей авторы и их итатели осознают современный литертурный контекст – даже если в его актив входит классика прошлых лет.

Итак, М.Пришвин и Л.Лапцуй…

Михаил Михайлович Пришвин ушел из жизни в 1954-м году,  Леонид Васильевич Лапцуй, великий ненецкий поэт, — в 1982-м. Мы уже отметили: один прозаик, другой  — прежде всего поэт. Их трудно сравнивать.  И вряд ли бы мы решились на такое сближение, если бы не последняя, уже посмертно изданная антология поэтических афоризмов Л.Лапцуя «Слово заветное, заповедное» (СПб, 2004). Она «перекликается»  с уже упомянутой нами главной книгой М.Пришвина «Глаза земли» (впервые опубликована в шеститомном собрании сочинений, через три года после смерти автора, в 1957 году). Временной промежуток между двумя этими книгами 47 лет – почти полвека. Пришвин задумал сам свой итоговый труд, но не успел закончить работу над ним. Последняя публикация Л.Лапцуя – по материалам его архива полностью  подготовлена женой поэта Е.Г.Сусой и замечательным поэтом-переводчиком  Л.Д.Гладкой (она же сделала большинство стихотворных переводов для этого издания).

«Глаза земли» Пришвина составлены из миниатюр, порой – стихотворений в прозе, почерпнутых из заготовок к повести «Корабельная чаща» (1953). Повесть создавалась как развернутое продолжение знаменитой сказки-были «Кладовая солнца» (1945). Шедевр, обращенный к детям, должен был вызвать к жизни своеобразную поэму в прозе, сказку для взрослых о путях к правде, о том, как мудро, по-человечески уважительно и любовно, не оскорбляя и не ущемляя природу, использовать ее богатства для нужд общества и народа  – как раз в годы после великой победы нашего народа во Второй мировой войне. Пришвин готовил свое итоговое «завещание», стараясь вместить в него, как Гете в своего «Фауста», все неохватное содержание своего духовного опыта, радуясь красоте и жизнеутверждающей силе могучей родной природы и предостерегая от грубого вторжения в ее спасительные для нас материнские тайны. Не все из написанного укладывалось в сюжетные рамки и условности повести-скизки. И вот из того, что не уложилось в текст «Корабельной чащи», Пришвин создал «Глаза земли». Здесь, в этом пришвинском «Фаусте», есть все: дневниковые записи 1946 – 1950 годов, распределенные по трем большим разделам: «Дорога к другу», «Раздумья» и «Зеркало человека» (в последнем четыре части – о животных, о дереве, о временах  года, о природе и людях). Части и разделы не очень «замечаются», потому что все основные темы книги составляют единство, а если и разведены, то ради взаимопереходности друг в друга.  Тем не менее композиция книги стройна и глубоко продумана: путь от одного человека к другому (жажда единства), обнаруживает насущную потребность в аналитических философских раздумьях,  подсказанных природой, и открывает  в неделимом («индивидууме») личность, то, что размыкает отдельного человека и делает реальным путь к другу. Пришвин создал формулу, от которой мы, активные деятели эпохи рынка в условиях современной цивилизации, осознанно отступаем, разрушая природу в себе и вокруг нас. Нельзя построить человеческое единство и многообразие  всемирной и национальной жизни на одном противопоставлении и разграничении. Необходимо знать об ипостасном единстве всего сущего, о том единстве, когда  тождество ведет выделенную из природы индивидуальность к спасительной, и заповедной взаимопереходности с тем подлинно живым, что ее окружает. Пришвин не пользовался такими терминами, но – в современном контексте – подобная терминология (по крайней мере, на наш взгляд) как будто бы сама тянется к его «колдовской» прозе.        

      Леонид Лапцуй – сложный поэт. Жаль, что до сих пор нет полного, «академического», сопровожденного научным комментарием собрания его сочинений.Ведь у Е.Г.Сусой, друга и жены поэта, создавшей уникальный дом-музей в Салехарде, хранится архив, опубликованный пока еще далеко не полностью. Прежде чем вернуться к последней книге «Слово заветное, заповедное», которую мы предлагаем сопоставить с пришвинскими «Глазами земли», -  выскажем несколько предположений, связанных как раз с этим архивом. Они прояснят нашу мысль о сложности творческого мира ненецкого поэта и, может быть, оправдают наш подход к сближению и сравнению двух «завещаний», принадлежащих двум столь разным авторам.

Последние годы М.Пришвин работал над романом-сказкой «Осударева дорога» (о строительстве зеками Беломорканала). А Л.Лапцуй в свои последние годы создавал поэму о национальном герое, разбойнике, «борце против самодержавия», реальном историческом персонаже Ваули Ненянге. Оба произведения, создаваемые в разные годы, так, в сущности,  и не были завершены. Причины таких «незавершений» — схожи.

И в том, и в другом случаях необходимо было философское, глубоко духовное осмысление проблем  добра и зла в их конкретно-историческом проявлении.

Ваули Ненянг получил у советских историков и в народе, как говорят сейчас, «неоднозначную» оценку. «Борьба с самодержавием» сочеталась в его деятельности с дикой жестокостью  по отношению к тем, кого ненецкий Пугачев, предполагал завербовать и сделать своими соратниками (пытки ножами и др.). Таким был Ваули. Л.Лапцуй хотел сказать о нем всю правду, свести воедино то, что, казалось бы, требовало односторонних решений и оценок: «или» — «или» — либо оправдание, либо осуждение (см. В.Огрызко. Писатели и литераторы малочисленных народов Севера и Дальнего Востока: Биобиблиографический справочник. Часть 1. М.: Концерн «Литературная Россия», 1998. С. 395 – 396). Исторические реалии, интерпретированные Пришвиным в «Осударевой дороге», известны. Не только по цензурным соображениям, но и  в соответствии с желанием самих авторов по возможности до конца разобраться в проблемах живой истории, оба незавершенные произведения в свое время не были опубликованы, а поэма Лапцуя о Ваули Ненянге не переведена и не издана до сих пор. Рукописи, как легко догадаться, лежат в архиве и ждут своего часа.

Думается, что философские миниатюры М.Пришвина, составившие единый текст книги «Глаза земли», и сохраненные в архиве Л.Лапцуя стихотворения-раздумья («Слово заветное, заповедное») отразили  и подняли до высоты всечеловеческой художественной правды те обобщения, которые оба великих писателя сделали, пытаясь прояснить для себя самые глубокие и самые трагические противоречия в судьбах русского и ненецкого народов России. Эти обобщения чрезвычайно актуальны сегодня.

Книга Л.Лапцуя, как и «Глаза земли» М.Пришвина, состоит из трех частей: «Учи дитя добру», «В расцвете лет крылатых молодых», «И глазом моргнуть не успеешь, как нарта твоя – за чертою».  Такое деление принадлежит составителям и переводчику, но, естественно, оно отражает скрытую за образами в разрозненных стихах объективную логику их взаимосвязи.  Здесь так же, как и у Пришвина, части, тематически разделяя целое, на самом деле связуют всю  композицию, вскрывая ее внутреннее единство и взаимопереходность отдельных текстов.

И вот теперь мы подходим  к самому главному. Есть типологическая близость в содержании и художественном воплощении обоих «заветов». При всем их различии. Именно эта ипостасная близость и возвращает к себе. Именно она создает современный контекст, в котором мы рассматриваем обе книги. Конечно, это правда народной нравственности, приложенная к опыту большой истории. Вместе с тем это вечный ориентир на будущее.

Это та национально окрашенная «сила жизнеутверждения», которая в современных условиях поможет выжить каждому из народов России и всему мировому сообществу. Ипостасны времена. Ипостасны сами народы, их этнические объединения, динамика «своего» и «чужого», традиционные, готовые к восприятию нового духовные культуры народов и этносов в их движении к суперэтническому единству России и в их вечной  (хоть и порой неосознанной!) устремленности к абсолютному суперэтносу, который когда-нибудь реально, а пока лишь предположительно, сможет объединить всех землян.

Вот одно из стихотворений в прозе М.Пришвина. Оно спорит с абсурдами нашей кризисной современности и побеждает ее правдой народного опыта, который сегодня так важно возродить.

«Рожь хорошо выколосилась, и отдельные колоски зацветают. Великаны колосья маячат на высоких соломинах, и маленькие жмурятся в тени. Равных по точности не увидишь в поле ни одного колоска, ни одной соломины. Но все поле ровное, и у высоких нет упрека малым, и у малых нет зависти к высоким.

Каждый колос, каждая соломина, такие все неровные, показывают нам свою великую всеобщую борьбу за жизнь, за свое лучшее, но все ровное поле высокой зацветающей ржи свидетельствует нам о победе.

Смотрю на рожь и вижу поле новых людей, и нет у меня в душе особой жалости к слабым и нет зависти к высоким. Мне только очень хочется самому подняться повыше и стать свидетелем победы нашего дела на всем человеческом поле».

Книга Л. Лапцуя завершается стихотворением «Жизнь человека». Это и в самом деле – последнее стихотворение поэта. Выберем несколько строк:

Жизнь человека

подобна аргишу,

где каждая нарта

имеет свое назначение…

Жизнь человека –

сияние лика планеты,

свет этот звездный

в зрачках всех живущих.

«Каждая нарта имеет свое назначение…»  «Свет этот звездный в зрачках всех живущих»… Национальное поднято до всемирного. И, как у Пришвина,  видение будущего – уже в настоящем. «Рожь», «нарта», «аргиш» волей поэта приобретают в каждом из этих двух стихотворений почти евангельское звучание нагорной проповеди: «Итак, будьте совершенны, как совершен отец ваш небесный».

И «Глаза земли», и «Слово заветное и заповедное» требуют особого сопоставительного анализа в весьма современном аспекте защиты, сохранения и развития того в традиционной культуре двух народов, что не может быть отменено никакими благами цивилизации, «преодолевающими» этническое. И наоборот: «сияние лика планеты»  многообразно и многоцветно благодаря тому, что ипостасное суперэтническое сохраняет этническое и национальное внутри себя. Как это, в лучшем случае, может произойти? Каковы «механизмы» этого столь опасного крайностями и непостижимо сложного процесса. Об этом и повествуют «Глаза земли» и «Слово» Л.Лапцуя.

Вот, казалось бы, вполне бытовая зарисовка: «Твой ремень подвязан косо:/ видно, ты  — хромой, бедняга?/ А твои кисы-опорки/ на зубастых щук похожи:/ ты и сам, со ртом открытым, / ходишь, ни на что не глядя./ Вечно стельки травяные/ их кисов торчат дырявых,/ как торчишь ты сам из жизни, /неопрятный и никчемный./ Ты идешь, всегда унылый, /без оглядки и без цели… /Даже худшая из женщин/ тебя в нарту не посадит/ и свои кривые ноги/ за тобою не направит…» Ирония и насмешка оказывается на поверку резким, но добрым призывом, быть может, обращенным к себе самому. Откуда такой непорядок в одежде? Видимо, что-то происходит в душе человека. И это что-то вырывает его из общей жизни. Что же именно? Если присмотреться внимательно, перечесть отдельные  строки несколько раз, ответ всплывет сам собой.  «Без оглядки и без цели…»  Вот, оказывается, откуда уныние и никчемность. Но ведь здесь формула наших общих – российских и планетарных – бед. Мы не видим ни прошлого, ни будущего, а   настоящее – само по себе – лишенное смысла – не дает радости бытия, и опрятность, кажется,  уже не нужна. Ф.Ницше проповедовал так: «Люди, знающие, зачем они живут, безразличны к тому, как они живут…» Л.Лапцуй, сын своего народа, не согласился бы с такой формулой. Но ведь и в том, и в другом случае речь идет о том, чтобы знать, зачем ты живешь. Героическое, жертвенное пренебрежение к условиям жизни для того, кто видит цель и оглядывается, и унылая неопрятность того, кто безразличен к прошлому и не видит цели, кто не связует всю свою жизнь  «радугой разума, кольцом горизонта». Вот мы, не забывая этнических реалий, наоборот, с их помощью выведены призывной насмешкой поэта на простор всечеловеческой правды, необходимой, как утренняя молитва, как труд, как любовь.

Оленьи упряжки, аргиш, нарты, кольцо горизонта… Вся книга Л.Лапцуя складывается в единую картину северной жизни. И эта жизнь проходит перед нами от начала до конца, от детства до старости.  Так выстроено «Слово заветное, заповедное». В ней вечный путь к всечеловеческому. У Пришвина – другие образы. «Зеркало человека» — знакомая и родная для нас русская природа. Рожь и дерево  — вот пришвинские прообразы и примеры, которых нет «ближе и дороже». Путь здесь другой, но выводит он на  тот же простор, где Пришвин и Лапцуй встречаются и куда каждый из них обоих приносит в душе свой родной этнический мир.

 Мы лишь наметили подступ к этой беспредельной теме, важной не только для сравнительной истории двух национальных литератур, но полемически корректирующей наш общий, современный литературный контекст. Приглашая к дальнейшему исследованию, поставим многоточие и вспомним  напоследок миниатюру Пришвина «Любовь» — из той же книги «Глаза земли»:

«Нет нам, людям, в природе дороже и ближе примера весной, когда слышно, как лопаются набухшие почки. Тогда мы думаем о себе: «Мы-то, люди, каждый в отдельности, разве не похожи на почку, в то время как она надувается, на эту чешуйку, заключающую в себе будущее дерево? Разве не чувствуем мы ее в себе, как тело, отделяющее нас от всего великого мира природы?»

Чувством собственного разделено наше тело от мира природы, и мы стремимся так закрепить его, всю жизнь мы тратим на то, чтобы наша почка не лопнула. Но как ни бьются люди над собой, чтобы заморить заключенную в себе жизнь, приходит весна, почки лопаются, зеленое содержимое выходит на свет, и мы же, заскорузлые собственники  заключенной природы, называемой телом, приходим в восторг и это великое чувство свободной жизни называем любовью».

 

_______________________

 

Комментарии запрещены.