М И Н У Т А

 

Победу объявил  мальчик. Незнакомый. Лет десяти. Он бежал мне навстречу, по мостовой, вдоль нашего дома.  Бежал и кричал:

- Война кончена. Война кончена.

И я был единственный, кто его слышал. Но кричал он, как будто не  видя меня. Неужели кто-то за моей спиной тоже его слышал?

Я оглянулся. Никого не было. Мальчик тоже остановился. И наши взгляды встретились. Но ведь мы  совсем незнакомы. И вышло так, что он это  сообщил только мне.

Мы разошлись  шагом. Он и я.  Никто из нас  не повернул назад. И тогда рядом с нами, действительно никого не оказалось.  Только по Большому проспекту прогромыхал трамвай. И я заметил его номер. Да, это был четвертый.

Ну вот. Я пересек Большой проспект, свернул на пятую (вернее – четвертую!) линию, туда, где школа и откуда, наверно, и выбежал  незнакомый вестник победы. Может быть, он и на пятой линии кричал о том, что кончилась война.  Там шли одинокие фигурки взрослых.  Но казалось, никто ничего не знал.  И теперь я мог бы кричать, как тот незнакомец.  Мог бы.  Но я молча  медленно шел.  Куда и зачем?

- Вот так оно может быть. Так и бывает, — говорил я почти вслух. Самому себе.

Удивительнее всего  то, что уличное радио молчало. Даже не раздавались  обычные днем  радиосекунды.  Как будто что-то готовилось и никак не могло произойти. А ведь уже произошло самое главное. То, чего так долго ждали.

И вот я подошел к одной  встречной тетеньке и все-таки сообщил ей. Она, видимо, очень усталая, остановилась и о чем-то спросила меня. Я не знал, что ей ответить и пошел дальше, дошел до Среднего проспекта. На углу пятой и Среднего – школа. И опять. Рядом почти ни одного встречного. Город как будто опустел. Вот опять одинокий трамвай. Номер шесть. Почти пустой. Почему так?

Я постоял на углу, повернулся и зашагал домой. Перегнал тетеньку. И тут грянуло радио. И уже некому стало сообщать.

Сейчас кажется невероятным. Но так было. Для меня. И для того маленького вестника. Наверно, все же девятилетнего, как и я. И пока я шел, даже казалось – радио громко и гулко поет и играет  на фоне тишины. И пятая линия оставалась пуста… И я шел как будто один.

А может быть, радость была так велика. И все это мне лишь показалось. Или приснилось…

Я вернулся домой. Отец писал картину. Мама ждала меня и что-то хотела сказать. Но вот она тихо провела меня через большую комнату в нашу малую.  Но я ведь и сам прошел бы тихо. Не мешая отцу. А там, в малой комнате, с улицы громко врывались новые звуки радио. Мама осторожно и не сразу прикрыла окно.

Музыка. Что играют? При первых аккордах, сквозь хоровое пение,  узнаю мелодию – это из «Ивана Сусанина». Самый конец. И я был согласен – именно такое должно громко звучать. И оно хорошо гремело. А мама плакала, стоя посреди комнаты. Мама плакала и сквозь эти слезы, казалось, кого-то хотела и не могла разглядеть. Я отошел в сторону. Отвернулся: потому что никогда я не мог видеть, как плачет мама. И мы словно с кем-то попрощались.

Может быть, с тем, как звучал голос мальчика, тот голос, объявивший мне о конце войны.

- Такого больше не будет, — прошептал я себе самому. И я понял, что мама и отец меня услыхали. И то же самое сказали себе. Не будет больше.

Это уже точно фантазия. А было все именно так.

И теперь я расскажу самое важное – о чем никогда и никому не рассказывал. О той минуте, которая у меня должна повториться еще один только раз. И вот сейчас повторяется.

В памяти ничего не стерлось. И почему-то я молчал об этой минуте всю жизнь.

Тайна? Загадка, чтобы я когда-нибудь ее разгадал?

2.

Сейчас, в эту заново повторенную минуту прошлого, мне до победы еще далеко.  И не только мне.

Слушай, слушай… Ровный шум уличных машин. Туда и обратно. По Большому проспекту. Уже поздно. Скоро полночь. Но мерседесы ровно и непрерывно  – туда и сюда.

А в памяти… Другой прерывистый шум. Вот-вот. Прогремит знакомый трамвай, номер четыре. Нет, не прогремит. Напрасно. Теперь он по  Большому проспекту не ходит. Он там, не очень далеко. Предполагаю. Может быть,  по первой линии – оттуда еще не убраны трамвайные пути.

И все это за окнами. Там. По проспекту и за углами домов. Там до сих пор бродят мои страшные детские сны. А здесь, в малой комнате, холодно и светло. Третий этаж.  Как тогда. Первая линия через квартал. А все равно – прежнего звука нет.  Ровный шум. Но кажется  – это тишина. И оттуда не долетит до меня голос девятилетнего незнакомого мальчика – вестника победы.

Я совсем один. Потому что никто победы не ждет. И даже не могут вообразить, как ее ждали в те годы.  И в самом деле. Та тишина и эта.  Начало и завершение. И неужели все будет, как мы подумали в минуту победы и как я  прошептал? Неужели ничего нельзя возвратить?

Никого нет. И я совсем не тот, кто пишет все это. Я не тот, кто воображает и подсказывает этой тишине, накрытой ровным шумом машин. В полночь они слишком слышны, и туда и сюда – по Большому проспекту. Идут и идут.

Еще раз. Я в той же комнате. У того же окна. В той же самой позе, как был, когда мама стояла и плакала. И я спрашиваю сейчас, почему она плачет и кого она хочет и не может увидеть. Я спрашиваю. Но мамы нет. А в тот день я бы ее не спросил, потому что, как и теперь, знаю ответ. Но, если она сказать не может, можно спросить…

Шаги отца раздаются из большой комнаты. Но отца тоже нет.  Я могу вполголоса позвать его. Он даже обрадуется тому, что со мной можно поговорить. Мы иногда разговариваем. Он отвечает молчанием. Но все-таки отвечает. А я – вполголоса. Как сейчас. А в большой комнате я всегда оставляю ночью свет на дубовом письменном столе. А сейчас почему-то его не зажег. Вхожу туда, зажмурив глаза. Левая рука вытянута. Ее ладонь впереди. Напрасно. Я все знаю. Тихо отодвигаю стул. Вот выключатель. Не разжимаю веки. Включаю свет. И так же, с зажмуренными глазами возвращаюсь в нашу малую комнату. Где горит свет. И где я оставил маму одну.  Там тоже хорошо, если глаза мои  закрыты.

Нет, лучше не думать. Не вспоминать. В такую минуту все приходит само. По своей воле. Вот теперь  оно по-новому небывало пришло.

Не торопись и никого не зови.

Не знаю, как я сумел открыть глаза, но вот я уже все вижу и… не узнаю моей малой комнаты. Все вещи на месте. Прежняя мебель. Целый трельяж грушевого дерева, диван, кресла, козетки,  стулья с изогнутой спинкой, все грушевого дерева, обивка – белый шелк с цветным вышитым узором. Старый платяной шкаф. Еще немного, и увижу цилиндрическую печку, она занимает целый угол, от пола до потолка. Все, как было тогда. Но ведь этого уже давно нет: и печку убрали, и мебель другая. Это все только в памяти, а моя память хорошо и четко видит. И вот все передо мной. Но ведь этого нет.

Проверяю на ощупь, так ли оно это все. Вот и в самом деле – все несомненно так.  Узнаю резьбу на спинке и локотниках моего былого кресла и такая же резьба на спинке дивана.

Сейчас не надо ни о чем спрашивать себя, и тогда все увидишь. Все, что помнишь и хочешь вновь увидать… Я знаю – это мелькнет и сейчас пропадет мгновенно, исчезнет. Не думай, не спрашивай, не спеши.

Но вообще, если вдруг теперь кого-то позвать, из тех, кто был тогда, они появятся там, где могут оказаться… Я не увижу. А они появятся. Но моей мамы все-таки нет.  А значит, и все они, и все, что я вижу,  мгновенно исчезнет. И явится то, что на самом деле. И, кроме новой мебели, комната будет пуста.

Нужно теперь хоть что-то удержать из того, что явилось. Что-то можно еще удержать.

И я не успеваю подумать об этом и выбрать. Не успеваю и слышу с улицы голос мальчика. И узнаю – это он, тот самый. Тот, который возвестил о победе.

Я слышу его хорошо и только не могу разобрать, что он кричит.

3.

Все вернется. Если ты будешь согласен. Расстаться с тем, что тебя окружает сейчас. И с тем, что в тебе.

- Ну что? Самое трудное -  не защищать в себе нынешнего себя. Природа сопротивляется.  Помимо воли.  Просто я еще пока не умею. Но мне кажется – возможно… Только не сегодня. Только не в эту минуту… Но тогда и ее, минуты, нет и не будет. А ведь она, за всю мою жизнь, лишь один раз  вновь подарена мне.

Я произношу это громко. Воображаю, как это слышно в той большой комнате. Пытаюсь оттуда услышать себя. Вот. Почти получается.  И все-таки что-то мне помешало. Неужели я не готов, и минута минует бесследно?

Какой-то звук из большой комнаты. Чужой, внешний. Потому что я здесь, а не там. Задержи дыхание.  Чувствуешь спинку дубового стула? Ты подвинул его, когда входил, зажмурив глаза, в ту комнату зажигать свет. И вот сейчас ты вновь тронул стул, которого нет. Ну, повтори этот звук…

Страшно. Потому что все же я почти совсем готов. И все во мне готово расстаться и с этой малой комнатой, и со мною, каков я сейчас. Все очень легко. И что же?..

Почему я схватил правой рукой мою левую руку? Я с трудом удержал себя. Мне было, секунду назад, жаль того состояния, в котором я сейчас нахожусь. Одна секунда. И вот она была сильнее целой минуты, когда я мог бы не только услышать, но разобрать, что кричит оттуда, из ночной тьмы за окном, детский голос. Неужто он вновь кому-то выкрикивает и сообщает о конце той и этой войны?

Прислушиваюсь.   Не могу разобрать. Нет. Я не слышу ровного шума проезжих машин. Это шумят кроны берез. Их давно уже нет… Но вот они шумят за окном. И в этом шуме тонет мальчишеский голос. И  я уже не могу заглушить этот шум.

Пошатываясь, подхожу к окну. Тьма. Ничего не видно. Но там сильный ветер. Конечно, он гнет и ломает кроны берез. И неважно – старые это или новые кроны.

Конечно. Сейчас нужно выйти прямо на улицу. Навстречу детскому голосу. Надо увидеть его… Почему он один в эту бурную полночь. Надо точь в точь услышать, о чем он кричит. Надо взять его за руку, привести в эту светлую комнату и обо всем, обо всем его расспросить.

Что же ты?

Нет, я вновь не успеваю. Шум стихает. И не то, что ветер слабеет. Он такой же сильный, но как будто он удаляется. И вот опять там, по проспекту, — ровный пробег мерседесов. На этот раз одиночных. И между проездами этих машин – перерывы. Промежутки сплошной и пустой ночной тишины.

Я все-таки выхожу на улицу. Фонари горят, но как будто вовсе не разгоняют мрак… И теперь снова, как тогда, на мостовых нет никого. Машины куда-то пропали. Я иду прямо по мостовой. Никого, ничего нет. Все спокойно. Окна гаснут одно за другим. И вот уже наш дом весь потемнел. Только на третьем этаже горят два окна моей малой комнаты.

Останавливаюсь. И прямо живое ощущение, что я там, в доме, у одного из окон. Я всматриваюсь и как будто и впрямь различаю мой силуэт. Что такое? Неужто я и в самом деле отсюда вижу его?  И вот, кажется, он только что был, двинулся и отошел от окна. Стою долго. Может быть, мимо меня проедет машина. Или там они, мои окна, погаснут. Нет. Ночь застыла. И только один я смогу сейчас пройти целый квартал прямо по мостовой.   Посередине. По белой разграничительной полосе. Ни туда, ни сюда. Прохожу квартал. Поворачиваюсь. Возвращаюсь.

Пора и в самом деле вернуться. Но я стою на перекрестке и все равно чего-то жду. Между прочим, здесь переход на пятую линию. Там почему-то гаснет свет фонарей.  И оттуда, из темноты, выходит какая-то фигурка незнакомого мне человека.

Пожилой. Идет и как будто не видит меня. Переходит мостовую Большого проспекта. Вот он совсем рядом. Мы одни, и потому так легко друг с другом заговорить. Пожилой и как будто слепой проходит мимо. Даже слегка задевает меня. Но он точно знает, куда идти. И вот удаляется уже на той стороне. Туда, к Неве.  Долго вижу его фигурку. Она все меньше и меньше. И вот пропала совсем.

Ну что ж? Минута. Еще минута. Еще и еще. Она прошла. И я не заметил. И теперь уж точно.  Уже теперь не будет ее никогда… Стою. Ожидаю. А на темном фасаде нашего дома еще горят мои два окна.

 

_____________

 

Комментарии запрещены.