ОКТЯБРЬ. СТО ЛЕТ.

             (Заметки вымышленного Персонажа) 

 

Мы и теперь спорим: революция или переворот… Но второй из этих синонимов – русский  перевод первого из них. Заменяя и подменяя термин, мы ни на шаг не подвигаемся дальше.  И какие бы pro и contra по этому поводу ни звучали сегодня, масштаб события остается неизменным. И столетие Октября само по себе с годами обнаруживает свой смысл. И любые оценки и переоценки возвращают к нему. И она, революция, и отдаляется от нас, и приближается к нам.

Да,  дело не в том, как мы к ней относимся. Куда важнее то, как она отнесется к нам в ближайшие годы… Ее последствия живы.  Ее приметы неумолимы. Нет, разумеется, никаких повторений. Грядет нечто новое. И оно в родстве с тем, что было. Попробуем разобраться.  Пока не поздно.

У нас любят говорить о недавней революции 90-х годов. Лукавим. Это была контрреволюция. Разрушать легче, нежели созидать. Отчасти поэтому советская страна  рухнула так легко и быстро. И вот мы третье десятилетие пытаемся и все не можем преодолеть последствия этой  катастрофы. Лучшего памятника Октябрю нельзя и вообразить.

По сути, Октябрь – понемногу – совершается  вновь. И в новых условиях. И в небывалых формах.  И потому неузнаваемо. И потому неосознанно. И потому лишь отчасти. И не вполне. И так долго. И, кажется, безысходно.

А на самом деле – нам самим нужно переродиться. Вспомнить себя. А, вернее, явиться вновь. И мы вспоминаем – и сожалеем, что прошлое невозвратимо. Желаемое невозможно. И даже кто-то, утешая себя, полагает сейчас, что катастрофа 90-х была неизбежна. Ради обновленного преодоления. А оно, по мнению многих, уже началось.

 

Не удивляйтесь. Меня тут нет. Я вымышлен. Я Персонаж – наподобие смешного человека у Достоевского. Мысли мои совпадают с вашими или нет, — мне безразлично. Разумеется, никаких снов я не видел. И, может быть, не так уж смешон. Вероятно, и выдумывать меня было незачем. Но так получилось.

Во всяком случае, несмотря на нынешнее «все дозволено», я свободнее вас. И добровольно позволил себе отказаться от того, что сейчас – обязательный стереотип. Да, я не очень-то современен. А почему-то предполагаю, что многие, очень многие будут согласны со мной, Потом.  Ну ладно. Хватит. Я возвращаюсь. Позже сверим наши часы. И выясним, насколько, может быть, я ошибся…

Октябрь. Октябрь…

 

Сам он в родстве с другими событиями века. В России и в мире.  С двумя мировыми войнами и гражданской войной. Причем гражданская война  для меня — апокалипсис всего нашего бытия. Страшнее ничего быть не может. Она продолжение 1917-го  года. Она обнаружение мирового смысла невиданной и до сих пор не понятой эпопеи. Но то, что завоевано тогда, уже никто никогда не отменит.

И вот недаром об Октябре 17-го мы пишем в феврале нового года.  Тогда, сто лет назад, как сейчас, объединились против нас европейские государства. Вечные соседи и среди них недавние союзники. И как теперь, тогда мы, россияне, готовы были пойти против самих себя.

Тогда пошли, а теперь почти готовы пойти.

Неверно, что в гражданской войне не может быть победителей. В той войне были. Те, кто защитил нечто большее, чем рожденную в Октябре советскую власть. Позднее победа на новом витке истории подтвердилась Великой Отечественной войной.

Старая истина. Вновь нужно было выстоять перед всей Европой. И вновь победа. Нравственная и воинская. И опять она оказалась больше, чем любая другая, возможная и невозможная в мире, победа.  Она, по-моему, от начала и до конца, ниспослана ходом истории. Потому и увлекла за собой освобожденные от фашизма европейские страны.

 

Чувствуете, выдуманный Персонаж возвращает нас к недавней идеологеме? Потому что она, идеологема, оказалась верна?.. Никакие факты и возражения уже ничему не помогут. И, главное, внутренно вы согласны. Ну, отбросьте ложный и лживый стереотип. Не только логика Персонажа,  но и события нынешних дней возвращают вас на сто лет назад.

 

И  сейчас, мы чувствуем, готово повториться то же самое. И другие правительства, под эгидой нынешнего, а быть может вчерашнего  хозяина мира, у нас на глазах, идейно и вооруженно по-прежнему объединяются – против страны Октября. А на нашей Украине – та же гражданская война. Внутри еще недавно одного народа. И снова эта война — эпизод мобилизации других государств против нас. И  только одно отличие.  Теперь впервые мы даем бой  на чужой территории (Сирия).

 

Я, Персонаж, не статистик. Интуиция и свобода от лишнего знания. И на мою сторону понемногу становится все больше и больше тех, кто себя зовут россиянами. А те, кто еще не понял, скоро станут изгоями. И я же сам должен буду их защищать. Просто, по-человечески. Сам не отступая от побеждающей правды.

Итак, Сирия… В схожей роли Россия выступала, повергнув не только Гитлера, но и, прежде, других врагов и завоевателей… Европа уже прежде была спасена Россией. Об этом – в письме к Чаадаеву Пушкина. И в «Скифах»  Блока.   Спасая себя, спасала других.   И до сих пор и впредь наперекор любым  агрессиям у нас будет поднято знамя нашей отечественной войны.

Только так, только в такой связке я, Персонаж,  рассматриваю и понимаю революционный Октябрь. И оцениваю, казалось бы, враждебный мне советский период отечественной истории. Весь он гражданская и отечественная война. И разумеется, постсоветское время и нынешний этап  в условиях нового мира и новой, вполне возможной  или уже идущей третьей  войны мировой.

Я, Персонаж, литератор. И подобное осмысление истории имеет аналог с историей литературы. Но об этом аналоге потом. Придет осознание неотменямой правды. И увидим тогда, как развеются  многие новомодные  литературные мифы.

 

Видите, в этой статье Персонаж торжествует. Именно тем, что он – из тех, кто мыслит – сейчас почти один против всех. А тем не менее, эти все, что бы ни говорили вслух они сами и все вокруг, наедине с собой, говорят себе то же, что он, против других идущий и выдуманный.

И при этом он слышит и знает наши аргументы против себя.

 

1.

 

Вот один аргумент. Предлагаемый подход вроде бы не содержит в себе ничего нового. И вся наша публицистика и все дискуссии на телевизионных каналах уже освоили связку мировых событий. Но роль Октябрьской революции по-прежнему остается непонятой или заведомо оболганной. Значит,  наша тема заново требует к себе иного внимания.

В чем причина вечных и никогда не исчерпанных споров? Ну, разумеется, прежде всего здесь важно столкновение уже навязших в зубах различных политических и иных трактовок (либеральная, коммунистическая,  православно-патриотическая, монархическая и мн. др). Правда факта, в разной степени, присуща каждой из них. Но в любом случае мы видим тенденциозный подбор доказательств. Что-то выдвинуто на первый план, что-то «забыто». Полная фактическая аргументация  едва ли доступна (многое не выявлено, а многое уже никогда не будет открыто). Тенденциозная верность идее тоже не новость. А сознательно допущенная неполная правда – это ложь, даже если она обоснована сокрушительным количеством подтверждений.

Где же выход?

Кто-то уже приводил такую аналогию. Когда вплотную видишь руины, каждая подробность, если  дорисовывается до целого, то  ложится в основу еще одной версии. А если взглянуть на руины с птичьего полета, отдельные части выстраиваются в картину единого целого, и руина уже сама надстраивает себя. И тогда дорисовывать целое легче. Конечно, ошибки возможны и здесь. Но аргументом становится выявленная целостность, и порою даже утраты деталей не так заметны. Их тоже можно дорисовать, и уже без особых ошибок.

Победа красных в гражданской войне – это разрешение первой мировой войны и качественный итог нового этапа революции. Поэтому при всех утратах и насилиях, которыми катастрофы сопровождаются, победа несет в себе положительный исторический смысл. Да, он далеко не всеми признан. Но его, хотим, не хотим, надо признать. Точно так же несомненно, как исход в Великой Отечественной войне. Еще раньше, убежденный противник советской власти и революции,  Николай Бердяев, в целом, со многими оговорками, сделал такое признание  в книге «Истоки и смысл русского  коммунизма» (задумана в1933, изд. в 1937гг..) Полезно сравнить эту книгу с брошюрой «Духи русской революции». Мы видим, какая разница в оценках и в тональности!

Гражданская война перерастала в мировую войну на нашей территории, если учесть поддержку белых западными державами, участниками первой мировой бойни. И не только белые, но и державы Запада  в этой схватке потерпели полное поражение. Трудно оспаривать такую реальность. Фашизм – своеобразная попытка реванша. И опять поражение. И вновь победа революционной России. Как бы ни оспаривали положительный исторический  смысл нашей победы, правда на стороне итогов и завоеваний Октября. Хотите, не хотите, фатальная правда. Уже потому, что на нее сейчас ополчился весь ложно цивилизованный мир.

Казалось бы, вот она — изоляция. Но в массе своей народ чувствует в себе прежнюю, былую опору. И потому остается народом. И в нем по-новому оживает не только чувство правды, но и правда факта. И опять поражения, поражения и в них наша победа. И новое подтверждение столетнего Переворота.

Но вот уже в миллионный раз очень серьезное возражение. Победа – благодаря Октябрю или вопреки ему? Pro и contra известны. И вновь нужен целостный метод и взгляд. И вновь перед судом истории предстает знакомая коммунистическая версия.  Победа и поражение большевизма. И, кто знает, быть может, и опять в итоге неизбежно обновленное возрождение коммунистической веры?

Казалось бы, сама идея, со всей очевидностью, рухнула в 90-е годы. Но вместе с ней рухнул и Советский союз. И целая Россия оказалась в прежней опасности, как ровно сто лет назад.

И чтобы одолеть эту опасность, — грядет, на нашей российской почве, новый опасный виток изоляции всех, кто против того, во что мы верили семьдесят лет. И многое из революционного и советского опыта невольно, в измененных смыслах и формах потребует возвращения. А литературная жизнь пойдет параллельно этим реальностям, по возможности отражая их.

Итак, неужели мы, при всех неожиданных ипостасях столетней правды,  увидим грядущую победу нового Октября? И при том никакой реставрации? Или это иное, серьезное невообразимое обновление/искушение, которое тоже нужно осознать во всей полноте?

Во всей полноте – это значит не боясь кричащих противоречий. Не так ли? Они признак жизни? Пусть они будут. Лишь бы интуитивное чувство правды не покинуло нас. Правды целого в пространстве и времени.

Персонаж  продолжает заметки свои.

 

Да. Теперь против Октября пытаются направить возрожденную православную веру и вытянутую из прошлого идею монархии. Президент – монарх? Но поражение белых, среди которых тоже не все монархисты, ясно отметает эту неправду.

А вот с православием дело сложнее. Тут все иначе – в основе.

И  мой Персонаж идет против попыток подмены. У него свои основания. И  не надо выдумывать. Признаемся. Кое-что из его биографии. Он шестилетним ребенком уже был православным. Да, так было. Могу доказать. И, главное, он не скрывал своей веры. И все, о чем говорят сегодня, пережил и в те сороковые, и в те пятидесятые годы. И тогда нашел решение, о котором, кажется ему, до сих пор не знает никто.

И теперь он, пройдя столько десятилетий, решается громко объявить о том, что он тогда пережил. Тем более. Его чувства и мысли совпадают с тем, что  переживал тогда целый народ. Втайне. Не говоря вслух.

И все-таки и тогда Персонаж сделал свой выбор сам, а вовсе не потому, что подчинился чему-то извне. Сам и по-своему.

И об этом он обязательно скажет. Сжато и откровенно. И может быть, станет он тогда не таким уж выдуманным и смешным.

И всю жизнь он пытался написать об этом. И вот не получалось никак. А ведь это главный вопрос. И что? Неужели теперь  пришла пора нарушить молчание?

 

2.

Персонажу трудно. И все-таки он предварительно проговорит нужные формулировки.

Да, конечно…

Вожди октябрьской революции, вслед за К. Марксом, в основу истории полагали классовую борьбу. Но придется напоминать: Маркс решал вопрос о борьбе классов исторически. Теоретик учил: в грядущем будет создано бесклассовое царство свободы. В этом же смысле наш Ленин строил свою теорию государства как временной формы, с последующим его отмиранием. Также должно было отмереть имперское политическое насилие.

И что же мы видим на практике? Преодоление классовых разграничений и борьбы классов в какой-то мере состоялось в Советском Союзе (новая общность – советский народ).  А после того как СССР рухнул, выяснилось: классы (уже другие!) остаются реальностью. И борьба между ними разворачивается тут же у нас на глазах. И отсюда обоснованность новых и новых революций. Само это слово становится модным. Разумеется, с отрицательным знаком. И мы это видим и признаем, но не делаем исторических выводов. Потому что, повторяем, Октябрь в принципе победил. И вот нынешняя коммунистическая партия о возможности еще одной революции в России мудро молчит. Кругом грозы, бури, перевороты. А у нас, видимо, все уже было? Зачем вновь то, что уже совершилось?

А если это не так? Что если  и сейчас, по существу, еще только совершается новый Октябрь? Да, Октябрь – без революции? Гроза, но без катастрофы? Или, как мы уже говорили, все это есть в новых, неузнаваемых формах?

И теперь. Не менее серьезный и еще более трудный вопрос о связи этой новой революционной идеологии и традиционной российской духовной культуры.

Материализм – идеализм, атеизм – религия (прежде всего – православие), идеологический диктат  и свобода.  Проблемы необъятные и уже неисчислимо и, казалось бы, полно освещенные. А на самом деле готовятся новые прорывы, исследования, озарения?

С материализмом  вроде бы мы разделались. А в действительности? Все надо заново?.. Он, материализм, имел установку на научное познание.  Он в основе своей одна из гипотез. Ибо до сих пор не объяснен переход от материи к сознанию. А сознание?.. И вот ничего не выходит: неужели эта версия –  из числа вечных гипотез. Как и идеалистическая – она ведь не объясняет изначальный генезис духовных начал… И что? Должны существовать обе системы? Насильственное предпочтение одной из них антикультурно?

Вот оно, уже давно явное первое идеологическое поражение Октября. Но потенциально оно и сейчас вбирает в актив культуры все ценное, что несет в себе атеизм. Таким образом, поражение  и все же не вполне поражение.

Из сказанного понятна необходимость присутствия в духовной культуре религиозного компонента, который находится в сложном соотношении с научным. Это вторая поправка к идеологии Октября. Поражение тоже неполное, ибо при таком подходе оказывается, что материализм – другая религия, придающая материи все атрибуты божества.

Этот идеологический «недосмотр» атеистического материализма имеет огромное значение. Здесь полемика Н.Бердяева с Лениным была бы чрезвычайно плодотворна, выявляя явные недостатки атеизма и вместе с тем раздвигая религиозный компонент в системе духовной культуры. Ну, разумеется, речь идет не о конфессии, которая вообще выводит религию  за пределы культуры, ибо вера для верующих, несет в себе нерукотворное начало, откровение. Но атеизм, всемерно, позитивистски усиливая научную основу культуры, объективно способствует утверждению паритета религии и науки. Таким образом, и Ленин, и Бердяев почти в равной степени правы и неправы.

Вопрос о паритете религии (в широком смысле), науки (тоже в широком смысле) и искусства не стареет. И до сих пор он по-настоящему не поставлен. «Паритетная»  постановка его исключает крайности, в которые, как правило, мы любим впадать. Идеология – определенный срез духовной культуры, который не должен ее подменять.  Революционная идеология и ее развитие в советский период ярко выявила отступление от этого, тогда еще не заявленного (или не осознанного) принципа. А изучение культурного противостояния Ленина и Бердяева в таком аспекте  помогло бы прояснению путей духовной победы будущего.

Практически этот объективный закон действовал и неосознанно давал о себе знать по-разному на разных этапах развития советской и постсоветской литературы. Он многое определяет и может определить для становления нового, еще небывалого искусства слова. И новых путей оценки его. Здесь важен учет идеологических установок и свобода от  любого, самого общепризнанного идеологического диктата. Полезно соотнести этот подход с  нашими «любимыми» и до сих пор «вечно живыми» партийными установками.

Коллективизм, соборность и персонализм. Здесь версия Н.А.Бердяева, если бы его вовремя слушали, была бы чрезвычайно плодотворна для развития советской культуры, литературы и новой социальности. Бердяев провозглашает приоритет личности, которая, в отличие от индивидуальности, нацелена на свободу, на преодоление  так наз. «объективации».  Соборность для Бердяева – гарант подобной свободы.

Творчество – внутреннее условие личностного освобождения. Здесь у Бердяева очень много верного, важного для решения проблем коллектива и личности. Церковь, по Бердяеву, тоже подвержена объективации. Философ мог бы внести в коммунистическую доктрину важные поправки. Он верно улавливал слабые моменты теории коммунизма. Но и сам впадал в крайности. Отсюда его выход в ненавистный Ленину мистицизм и др.

Да, такой диалог был бы возможен. Он не состоялся. А что сейчас? А  что в будущем?

И тут  мы подходим к вопросу о том, как, без реставрации пережитого, выправить ход поступательного движения истории. То, что такая попытка будет испробована, вполне вероятно.  И все дело в том, как ее осуществить без перекосов и крайностей. Иными словами, как усвоить главный урок истории, не допуская заведомого отступления от верного пути, от которого мы, как показывает опыт, отступали, даже когда он вроде бы теоретически был вполне ясен. Порой кажется, что подобные отступления — естественная форма движения вперед.  Итак, одна ложь против другой дают правду? Но правда ли это (спрашивал Достоевский в «Дневнике писателя»)?

Тридцать лет нашей контрреволюции. Срок недопустимо огромный. После опыта девяностых годов никто не захочет и не сможет его повторить. Да и вообще – не будет никаких повторений. И память о нем никогда не иссякнет.

Сейчас нужно признать – капитализм на российской почве провалился. А  вот социализм и коммунизм, несмотря на чудовищные и явно  неверные формы осуществления, напротив, обещает свои новые достижения. Многое, почти все, можно и нужно  сделать иначе. И что же?  Кому-то хочется попытаться вновь?

Здесь корень ностальгии по советскому прошлому. Не повторять его, а, избегая прежних ошибок,  в новых условиях и совсем по-новому пройти тот же путь. К иному итогу. И что же? Такое возможно? Оглянитесь. Число думающих так растет. И, может быть, скоро в большинстве своем люди это осознают и примут. И не только россияне. И может быть,  новое осознание и приятие станут исторической силой?

 

3.

 

Не будем спорить о том, насколько реальна эта фантазия. Такой прием. Свобода воображения. Да, вообразим. Вот мой Персонаж. И не историк. И не политолог. И не политик. А, допустим, герой какой-нибудь выдуманной повести. Не больше того. Герой. Наивный и, слава богу, свободный от любых ограничений и поправок здравого смысла.

Вы понимаете, реальность ныне уже настолько абсурдна. Что персонаж в ответ  может позволить себе. Нечто подобное. Любой встречный абсурд. При одном условии. Он будет за действительность выдавать желаемое.  А там посмотрим. Вдруг оправдается.

Между прочим, каждый из нас использовал этот прием. Забыли? Приводишь мысль в порядок и невольно воображаешь… Писатели – чаще всего. Умение вернуться к хорошему началу, к тому, от чего началась ошибка. И не обязательно самое начало шахматной партии. Хотя можно и так.

Начало. Ты совершенно чист. И пока не сделал даже первого хода. Или уже понял. Первый ход безупречен. И что бы ни было дальше, нужно вновь с него начинать. Много, много раз. Бесконечно, бесчисленно. И только с него.

Подумай. Такое вполне возможно. Он. Твой изначальный чистый         момент всегда наготове. Вспомни. Оглянись. И ты себя именно так поправлял много раз. Вот он, момент чистоты и правды. И пока еще  нет никакой вины. И пока еще нечего поправлять. А ты уже поправляешь.

Удивительный парадокс. Подобное порой бывает в политике. Именно в ней. Ты начинаешь совсем новое дело. И ни одной глупости. И ни одного преступления. Нет за тобой. Конечно, политику труднее всего запомнить такие минуты. Но ты оглянись.

А у народов бывают? Подобные годы, и дни, и минуты? Подобные рубежи? Или у них отсутствие осознания и есть постоянное, неизменное почти  состояние той невиновности. И вот получается – силы, творящие историю, ни в чем не виноваты. И могут заново начинать в любую минуту. Или, может быть, они всегда жертвы?.. И не больше того?

И в самом деле: где центр любого сознания человеческих множеств, которое ответственно за все преступления национальной истории. Классовое сознание? Биологическое? Расовое? Совпадение воль, хотений – причина того, чего никто не хотел? Так? Еще и еще раз… Те же софизмы?

Не прерывай мысли. Она и есть этот центр. И пока ты в самом начале. И уже в миллионный раз заново проходишь тот же путь размышлений. И ты еще пока ничего не совершил из того, что нужно было бы поправлять. Все правильно. И не мешай самому себе.

И не забывай. Ты Персонаж пока еще не написанной, не созданной эпопеи. Тебе дозволена любая, самая детская мысль. И пока она еще не родилась, ты чист, и нет за тобой никакой вины. Но как только первая ошибка. Будь беспощаден к себе. И начинай вновь с этого мгновения невинности и чистоты.

Итак,  прежде всего… Революция, в жизни человеческих множеств, народов – это и есть центр осознания. Многие думают сходно, составляют силу. И уж если что-то не получилось, новая революция, новый центр. То же самое – заново.

Вот, все очень просто. Есть о чем подумать.  И где же она -= твоя беспощадная мысль? То, что считают  стихией, трагедией, катастрофой – момент осознания для целых народов и классовых сил – простите, вынуждены употребить забытое выражение.

Оно забыто. Но смысл у него сегодня совсем другой. И мы не будем сейчас уточнять. Но мы чувствуем, — и достаточно. И по крайней мере, Персонажу нечего поправлять.

Ну, смелее. Еще и еще один шажок – по тому же пути.

Быть может, мы подбираемся  к мыслям самым опасным, какие только могут быть и бывали. Но пока еще этих мыслей нет. Персонаж на пороге открытия. И он вполне понимает весь ужас нового шага. Тем более – вот он, сегодняшний момент российской истории…

Уже не только твой Персонаж. Но понемногу нация россиян, или, по крайней мере  (скажем осторожнее),  большинство российского народонаселения близки к тому, чтобы почувствовать и пережить  именно то, что уже теперь знает наш Выдуманный  или ты сам, ты, тот, кто сейчас размышляет.

Нет, нет. Мы далеки  от мгновения или момента, с которого надо бы начинать. Мы далеки. Но он, этот момент,  сам стремительно приближается к нам. И нужно, чтобы где-то и кто-то помог. И взял на себя труд осознания. Вот, хорошо. Ну… Теперь чувствуешь или нет?

Странно, странно. Уже в литературе был такой Персонаж. Он проговорился однажды. И эта его оговорка… Многого стоит. И мы читали. Раз и другой. Несчетно. И пропускали. И вместо озарения – пустой пробел. А там как раз мгновение, с которого надо было бы начинать… И беспощадный пример тому – как мы, озаренные правдой, вдруг тут же совершали подмену.

И это произошло с целым народом или с теми, кто брал на себя миссию выражать  самосознание нации (были такие!) и как они, изменив правде, сотворили с целой страной то, что мы видим, и почему Россия стала такой, как сейчас.

Да, был такой персонаж. В литературе… И у него своя история. И свое продолжение. Но Персонаж только на ту минуту, когда он проговорился и незаметно для нас выразил  и  высказал великую правду. Ее. Ту, которая в нас была. И которой мы изменили.

Высказал. И тут же посмеялся над ней. И не то слово. Не посмеялся, а много хуже. Пока не подберу точное выражение. Оно есть у меня. Однако сейчас мы не поймем. Если я впишу его в эти строки…

Проговорился Черт. А Персонаж… Он совсем другой – он тот, кого Черт не смог обмануть. Попробуем. Восстановим ошибку. И, может быть,-  хотя бы словесно! – избегнем совершенной  подмены.

 

4.

 

Помните, Черт говорит Ивану тривиальные вещи… О том, что «новые люди», желая разрушить все, думают начать с антропофагии.  Он их одобрительно поправляет: «Глупцы, меня не спросились!  По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо только разрушить  в человечестве идею о Боге».  Это все тривиально. И потому Черт продолжает.

А, может быть, шепчет он,  и  не придется разрушать. Ведь  человечество, когда-нибудь (он в это верит) все поголовно отречется от Бога ( «этот период, параллель геологическим периодам, совершится»). «Тогда  падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое…»

И сейчас мы повторяем эти слова Черта как аксиому  и без конца,  и этими формулировками «разоблачаем» нашу революцию и наш советский период отечественной истории. Черт предсказал, но все равно – тривиально. И вот, наконец, он добирается до самой сути. И в его словах вдруг то, что мы, читатели, пропускаем….

Да, — иронизирует Черт, — при таком безбожном мировоззрении, «люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастья и радости в одном только здешнем мире». Счастье, радость – хорошо, а как же смерть и бессмертие души? А как же прежняя нравственность? Не торопитесь. Вчитаемся глубже.

«Да, всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть  гордо и спокойно, как бог. Он из гордости поймет, что ему нечего роптать за то, что  жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды». Вот и ответ!

И это еще не все… А если, — добавляет Черт, —  каждый полюбит, и «без всякой мзды», «то все решено, и человечество устроится окончательно». Вот где уже нет никакой тривиальности. Черт проболтался. Здесь он уже не воплощение самого худшего и пошлого, что есть в Иване Карамазове. Здесь он выражает своей оговоркой то, что делает Ивана носителем идеи, которую М.Бахтин мог бы назвать «моделью мира».

Но самое интересное то, что эта модель уже знакома России. И мы знаем (или должны знать), что именно она «перевернула мир» и обозначила и определила  советский период как величайшую кульминацию мировой истории. И кульминация эта совершилась именно здесь, тут, на нашей земле.

И вот  именно благодаря этой идее Иван Карамазов – герой Достоевского, он тот, кому автор отдал свои самые  заветные и скрытые мечты и надежды.

В самом деле, если смертный человек, призванный создать царство Божье на земле,  даже без идеи бога возлюбит брата своего «уже безо всякой мзды», то тогда ему и впрямь можно все дозволить. И даже Христос тогда склонился бы перед таким человеком. И вот. Если так произойдет со всеми, то человечество и впрямь «устроится окончательно». А ведь мы уже были на этой вершине…

Что же случилось? Черт лучше всего может нам объяснить. И его злорадство перекроет все наши сегодняшние «проклятия» Октябрю.

Да, период почти поголовного отречения от идеи бога тогда наступил. А вот люди – каждый! – все же не возлюбили брата своего «уже без всякой мзды».  Нет, возлюбившие  были. Достоевский сказал бы: народ, в массе своей, в какие-то мгновения состоял из таких людей.. . Целый народ, он, тот, кто сделал выбор в гражданской и отечественной войне.

И тут же, поднявшись на вершину, люди одновременно  совершили  подмену. И постепенно, десятилетие за десятилетием, весь народ ее совершал. И процесс этот идет у нас на глазах. И мы в нем участвуем. Несмотря на то, что вроде бы вернулись к идее бога. И оказывается, такое возможно.

Еще бы… Черт всегда рядом. А где же тот человек, смертный и любящий? Где он? Где она, оговорка Черта? Слышите его смешок? Вы, даже те, кто сегодня обрели изначальную веру?

Иными словами, где наш Персонаж? Призовем его снова, хотя бы на время.

Он говорит нам: причина катастрофы – наше неверие в Человека. Попробуем сформулировать: Богу нужна именно такая вера. Не в него самого, не в Бога, а в Человека. Именно эта вера. Потому что именно она и есть наш единственный Бог.

Если такой веры нет, Черт победил. И недаром он у Достоевского так запредельно злораден. Ибо нашел дьявольски точное слово. О том, как мы, почти уже воплотив идею Человека, «смошенничали»…

Точно. И это мошенничество было особым, ибо оно  потребовало «санкции истины», без которой «русский современный человек» и «смошенничать не решится, до того уж истину возлюбил».

Не будем спешить. Здесь нужно разбираться подробно. И только тогда, быть может, мы ответим Черту и не впадем в безумие Ивана Карамазова. И отстраним его от себя. И сами себя от себя отстраним. И вернемся к себе.

Итак, вера в Человека, та, которая и есть вера в нашего Бога. На всех этапах отечественной истории. Вера, которая, осознанно или неосознанно, несмотря на все испытания и катастрофы, охраняла нас более тысячи лет.

Давайте поговорим на пророческом языке литературы (в этом смысле – у нас есть своя Библия). И это язык искусства слова. Язык Персонажей. И не таких, как в этой статье. А исполненных подлинно художественной силы. И все же —  рассмотрим их под знаком того, что на секунду осознали сейчас.

Еще и еще раз. Что произошло? Почему, по видимости или окончательно, Черт победил?  И действительно ли это победа?..  Или подмена? Которой можно было бы избежать, если бы мы условно, или хотя бы мысленно, вернули тот рубеж, откуда можно было бы вновь  начинать единственно верный и единственно ожидаемый Богом исторический путь.

Но – увы! — уже тогда одновременно с верой жило наше неверие. И все же…

Сколько замечательных людей породила та, уже бывшая в истории, послеоктябрьская эпоха. И в гражданскую войну появлялись такие люди. Да, они, такие, те, кто сегодня, кажется,  даже не могут присниться. Или еще снятся порою.

Мы всячески пытаемся их сейчас оболгать. И теперь, в 2018-й  год. Но они были. И целый народ жил их верою и, повторяем, сам становился таким. И родилась послеоктябрьская эпоха. И ради такой веры было все. Даже самые страшные испытания и преступления.

Помните у Тургенева, из его стихотворений в прозе? Там девушка и на преступление готова. «Дура!» – проскрежетал один голос ей вслед. Но тут же. «Святая!»  — отозвался  другой.

Достоевский идет дальше. Его Черт воссоздает ход мысли «юного мыслителя» (Ивана Карамазова и подобных ему): «Так как Бога и бессмертия все-таки нет» (а в массе своей люди не возлюбили друг друга), «то новому человеку позволительно стать человеко-богом даже хотя бы одному в целом мире… и с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится… «все дозволено» и шабаш!»

Вот в чем, по логике Черта, состоит наше мошенничество.  Прикрываясь притом  «санкцией истины» (безупречно сияющей идеей «светлого будущего»). Мы совершили его.  Именно эту истину мы мошеннически «возлюбляли» в течение века. И постепенно любовь исчерпывала себя, потом оставалась лишь видимостью. И кончилась наконец…

А теперь на помощь пришла отвергнутая недавно вера в Бога, при отсутствии надежды на Человека. И вот прежние люди исчезли… Вернулся человек-раб. И Черт очень доволен. Потому что наше неверие – исток и корень  всех наших нынешних абсурдов и любой из нынешних бед.

Мы потеряли ту высоту, которая, может быть, и не будучи осенена окончательной истиной, все же несла в себе нетленный свет духовного подвига, за который может проститься даже неверие в Бога. Ибо это любовь безо всякой мзды, любовь, которая могла бы окончательно устроить все человечество.

Она, эта любовь, и сейчас готова прийти нам на помощь. Слышите, что она обещает? Победу над смертью. Преодоление того, что, кажется, нельзя одолеть и поправить.

«Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своей и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждеиие столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных. Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресений, и примет смерть гордо и спокойно, как бог… Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание ее мгновенности усилит огонь ее настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную…»

Да, повторим, в этих словах нет санкции окончательной истины, но тут обозначен подвиг, до которого может подняться Человек. И такого Человека Бог (если он есть) примет. И при этом откроет ему новые, может быть, еще более ослепительные тайны.

Впрочем, если верить, и сам человек предназначен их открывать.

Неужели на этот рубеж, опровергая злорадство искусителя, мы могли бы вернуться?

Пока лишь мысленно, разумеется. Но это и есть подаренное нам, единственно возможное сейчас наше начало начал. Что же? Вновь несбыточная мечта? Чистая вера в пустыне горького, непоправимого опыта? Или возможность, возвратясь на единственно верный путь, «жить, не засоряясь впредь»?

Во всяком случае, Достоевский, вполне искушенный в страшных реальностях человеческой  жизни, допускал такую возможность. И заранее знал, что это удел – «смешного человека». Рассказ о таком Персонаже у Достоевского хронологически предварял  главу о Черте. Сначала во втором томе «Дневника писателя» (1877), а уж затем и в последнем, незавершенном романе о Карамазовых.

Достоевский  «знал», кто такой «смешной человек».

Вспомним: «гнусному петербуржцу» в момент, когда стало уже совсем «все равно», приснилось, что он попал на изумрудную планету, двойник Земли, где жило человечество, не знавшее грехопадения. И там он, принеся в себе заразную «трихину» своего земного опыта, развратил  всех безгрешных инопланетян и они стали во всем подобны землянам. И тут же, проснувшись, герой рассказа  отрекается от мысли о самоубийстве, отрекается ради благой вести, которую он узнал.

Там, на изумрудном двойнике земли, они, люди, зараженные одним из нас,  решились и сами захотели уподобиться нам. И уподобились. Но теперь мы могли бы уподобиться им, тем, какими они были до грехопадения. Смешной человек видел, какими были они.

Видел, и для него это истина. Пусть ее узнают земляне. И если, узнав это, они захотят, все и сразу, то  смогут, по образу сна, вернуть свой «золотой век».

Там герой рассказа развратил всех. Здесь он, рассказом о своем сне, быть может,  всех спасет. Сначала пусть узнают, а потом, если захотят, все устроится. Это смешно? Конечно. Ибо для трезвого скептика смешна почти всякая вера. А уж особенно какая-то «вера в человека». Но ведь в ней и все спасение наше.

Так у Достоевского.

Кстати, в рассказе «Сон смешного человека» у жителей «изумрудной планеты» нет какой-то особой религии, веры в персонального Бога. «Золотой век»  безбожен, потому что Бог в людях, пока они не совершат грехопадения. Помните сон?  Они и смерть принимали спокойно. Они относились друг к другу так, как хотели бы, чтобы другие относились к ним самим. Вот и все. Одна только эта заповедь. Исполни  ее, и все  устроится «в один  день, в один  час»…

     Нет, скепсиса у смешного человека достаточно. Он знает, что этого никогда не будет. И даже в его сне люди не удержались… И не только потому, что они узнали о гнусной петербургской жизни, а потому что они узнали и захотели сами свободно попробовать, испытать на себе эту жизнь. Ну а теперь  пусть земляне и петербуржцы узнают о том, что золотой век возможен. Пусть узнают и пусть захотят.

И  это уже не смешно. По Достоевскому  —  реально. Потому что отвечает природе человека и потому что возможно.

И вот, написав такой рассказ, он создает главу о Черте, куда все-таки включает благую весть о новом, небывалом, будущем золотом веке.

Повторим: смешной человек при этом не проповедует веру в персонального Бога, он благовествует о возможностях человека, в которых воплощается Бог.

При этом Черт «проговаривается» о том, будущем этапе истории, когда люди  уже не останутся наивными невинными детьми. У них за плечами станет вся гнусная, греховная земная жизнь и, с другой стороны (если продолжить Достоевского сегодня), у них за плечами  окажется катастрофический (или спасительный?) наш Октябрь 17-го года и его кровавые последствия.

О! Роман «Браться Карамазовы» нужно теперь не только читать или перечитывать, но и дописывать… мысленно. Алеша Карамазов не Иван. Он уже любит ближнего своего «безо всякой мзды», но он, даже веруя в персонального Бога (завет старца Зосимы), возможно, по замыслу Достоевского (одна из версий!), пойдет и на цареубийство?… Т. е. он окажется одним из предшественников нашего «столетнего» Октября?..

Да, роман не завершен. Он на середине. Но и в написанных главах Алеша в чем-то близок Ивану. Нет, ему не грозит встреча с Чертом и безумие. Но вспомните возглас «Расстрелять!» (в момент рассказа о генерале, затравившем ребеночка собаками)  и его поцелуй Ивану, «повторивший» поцелуй Христа Великому Инквизитору….

Да, несомненно. Черт «предчувствует» Алешу и тщетно пытается искусить его так же, как Ивана. Видимо, тщетно. И недаром в главе «Черт» появление Алеши (стук в раму окна) прерывает галлюцинацию брата.

Но и сам поцелуй Ивану (и Великому Инквизитору) несет в себе много значений и смыслов. В своей поэме Иван, быть может, полагал, что Христос этим поцелуем признал правоту Инквизитора.

Однако ведь недаром старец Инквизитор отрекается от замысла сжечь плененного еретика. Недаром он отпускает узника, и  повеление  («…ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!») звучит как молитва. Еще бы. Инквизитор, после поцелуя Христа, понял: этого пленника сжечь нельзя. Голгофа уже была. А Пленник  придет. Потому что это подлинно он, Христос.

Глава «Черт» «скольцовывает» евангельскую тему «Братьев Карамазовых». После тайной победы Христа черт уже не может успокоиться. Но, если Иван ввергнут в безумие (тоже знак несогласия), то Алеша для него недоступен уже никогда.

Трудно усомниться. Алеша пройдет все искусы и по-своему, по-особому, фантастически останется  верен себе. И знак этой верности – наш страшный Октябрь.

Тогда Черт вроде бы уже был побежден. Но он победил сейчас. Через сто лет. И его появление (наша эпохальная галлюцинация!) более часто, нежели духовное возвращенье Христа. Напомним: Черт всегда рядом. И наш скепсис, вытесняющий веру в человека и в Бога, вроде бы нашептан врагом. Вроде бы, ибо враг внутри. Он мы сами. Он наша галлюцинация. До сих пор. Незримо и повседневно.

А страницы Достоевского, при всем их ужасе, дают опору. Черт «проговаривается». О Макаре Девушкине, о князе Мышкине, об Алеше. О тех удивительных людях, благодаря которым человечество устроится. Если они не совершат подмены и не изменят себе.

А теперь их нужно обнаруживать. Но как? Они были у нас, есть и будут. Или

это иллюзия? Новый самообман?..  То, что «после постмодернизма»? Или это наш общий выдуманный Персонаж?

 

__________________

 

2018  г.

Комментарии запрещены.