В Ы Б О Р

 

Понимаю. Особая возможность. И так получилось. И я смогу начать. Выбрав мгновение прошлого. И не утратив ничего из добытого и понятого за всю мою жизнь.

Просто явятся вдруг новые силы. Какие были на любом из выбранных мной рубежей. Ну что? Казалось бы, вот предел желаний. И выбор надо сделать сейчас.

И вот я чувствую – никак не могу. А минута кончится очень скоро. Меньше, меньше и еще раз меньше минуты…

И уж если рассказывать кому – только об этом. И никаких диалогов. Некогда. И любой выбор хорош. Но что-то мешает. Никак не дает. Потому что – именно выбор.

Вот уж точно. Мгновенье, продлись. И я понимаю – от меня и только от меня зависит воля продлить это мое мгновение.

И продлить его. Только его. А не какое другое. Продлить, а не сменить новым. Другим. Ну что? Согласен? Вроде бы – да. Но, к сожалению – слово мое и решение мое не совпадают.

И чувствую – не совпадут.

Прерви себя. Ничего не решай. Откажись от подарка природы. От чуда. Но здесь тоже выбор. И ты об этом забудь.

Видимо, не получится. Не забываю. И с отчаяньем и тоской продлеваю мгновение. И мне жалко Фауста. Потому что он догадаться не мог. А все происходит понятно и просто. Выбор.

И ты его сделал. И теперь уже непоправимо. И самое опасное. Ты не знаешь, как долго продлится минута. И вообще – кончится ли она хоть когда-нибудь. Минута, которая продлена.

И само собой оказывается – я возвратился туда. Да, возвратился. Но все мое осталось при мне. И сверх того появились какие-то силы. И теперь я вполне могу начинать.

Но как начинать, если ты не знаешь – начало это или конец.

Выбор не сделан. Или нет. По твоей воле или кто-то взамен тебя. Кроме тебя. И теперь ты не знаешь, сколько тебе остается. И что надо сейчас – начинать. И все это с тобой на улице. При переходе Большого проспекта. И в ту и в другую сторону – скопленье машин. И пока еще есть мгновение. Туда или сюда.

И это мгновение, ты понимаешь, уже никто не продлит. Выбор сделан – переходи, успевай. И внутри кто-то мне говорит. Не упускай. И сделай так, чтобы именно ты решал за себя.

Машины поехали. Передо мной и за мной. В разные стороны. А я так и остался на белой черте, посередине Большого проспекта.

Вот стою. И теперь у меня. Еще одна. Добавленная минута.  И без выбора. Ибо не я добавил ее. Кто-то еще. Оказался рядом со мной… И опять – мы не выбирали. Само получилось.

– Ну что? Стоим? А почему? Не хватило воли? И быстроты?

Молчание. Потому что на такие вопросы. Не отвечает никто. И не ответит. Вот. Ко мне лицом. И сразу смотрит на другую сторону. Большого проспекта. А я… Мне все равно. Вперед или назад.

– Вы кто? – спрашиваю совсем неуместно.

Он молчит. Нам не по дороге. Повернуть – неудобно. А очень жаль. Так и пойду вперед. Не получив ответа. На белой черте. А у меня в запасе. Много таких апорий…

И сам я вновь и вновь. Тысячекратный Зенон. Продлевать мгновение. Это не значит его прерывать. Да, наоборот. Иди вперед. И не философствуй.

Оно продлится. Умей растянуть его. На целую жизнь. И если научишься, перерыва не будет. И ты бессмертен. Апория. Глупость.

Мой незнакомый встречный. Ничего не ответив. Как только освободился асфальт. Раньше времени делает шаг. На светофор.

Там. У меня за спиной. И я никогда, понимаешь, никогда больше не увижу. Его лица. И не запомню. То, что заметил случайно. Да. Ровесник. Или. По тому, как двинулся бодрым шагом. Иной.

А если он как раз. Тот рубеж. С которого надо мне начинать. Если бы я выбрал. Именно этот рубеж. Да, шагнул быстро. И, главное, раньше времени. Когда еще светофор. Не отсчитал.

И вот я почему-то. Оборачиваюсь. И вслед ему. Говорю еще несколько фраз. Ему или себе. И поворачиваю. Вслед за ним. Почему-то. Недоговорив. Пока есть время для перехода.

Говорю на ходу. Себе самому. А ведь я спешил в Академию. И вот получается. По своей собственной воле. Повернул назад. И продлил мою жизнь. И белая черта. У меня за спиной. Тот рубеж.

А я мог выиграть и приобрести. Новые силы. Мог начинать. И вот продолжаю. Как раз на том, для меня страшном перекрестке. Второй линии и Большого. Где погиб мой брат. Прыгнув с трамвая.

Да, это оно. Место его падения. Там, где он разбил голову. О столб, который прежде своей крестовиной держал. Трамвайные провода. Вот он, рубеж. И было тогда брату. Одиннадцать лет.

Понятно. Я повернул вслед за ним. А его уже нет. И нет столбов. И трамваи не ходят. И мне нужно идти в Академию. И продолжать мою взрослую непрерывную жизнь.

Перехожу, опоздав на секунду. Незнакомец пропал. И я вслед ему спрашиваю вслух. Пустоту.

– Ну что? Стоим? А почему? Не хватило воли? И быстроты?

– Да, не хватило, – сам себе отвечаю. И мой брат рядом со мной.

Дело в том, что мне вовсе незачем было идти в Академию. Никто меня там не ждет. И если я не приду, никто не заметит. Но там совершенно своя, особая жизнь. Даже в Музее слепков.

Когда-то мое самое любимое место. В счастливые минуты я рисовал. Любую из гипсовых копий. И был один. И воображал. То счастье, от которого сегодня хотел уйти.

Слава богу, не получилось. А мой брат. И впрямь. Как будто стоит рядом со мной. А это значит – я сам стою и не знаю, куда идти и что мне делать.

Что же. Будем ждать. Это пройдет. А мне кто-то сказал, что я никогда не останусь один. И было это как раз в Музее слепков. Он остановился прямо передо мной. Между мной и гипсовой копией.

– Ну что? Не хватает воли и быстроты?

– Да, не хватает.

– Ничего. Я тебя сейчас научу.

–  Вы кто?

– Неважно. Ты никогда меня уже не увидишь. А у тебя есть отец. И ты привык смотреть, как он рисует. Как он пишет большую картину. И как у него уже не хватает его человеческих сил. Воли той самой и той быстроты.

– Нет. А откуда вы знаете?

– Ну, это легко. Стоит на тебя поглядеть. То, как ты рисуешь. Он знает. А в этот зал, когда будет плохо. Возвращайся и вспоминай то, что я тебе говорил.

– Что же?

Никакого ответа. А его тень постояла передо мной и пропала. И я так и думал, что он ничего не скажет о своей воле и быстроте. И о том, чего не хватает мне. И все равно я понял, что нужно сюда приходить. Когда будет плохо.

И вот сегодня… Я не буду об этом рассказывать. Себе одному. А мой брат знает и так. Но вот кто-то подходит ко мне. Он спрашивает. Я отвечаю. Он хочет узнать, что со мной. Потому что я стою неподвижно. Я ему отвечаю, что все хорошо и не надо бояться.

И становится ясно, почему так часто мне снится один и тот же горький и мучительный сон. О том, что я где-то среди людей. Которые прежде знали меня. И вот я опять с ними. И они меня узнают. Но идут мимо. И у них своя жизнь. Та, какая была тогда. А я совсем другой. И пытаюсь им объяснить все, что понял потом и без них. И они согласны выслушать. И все равно им непонятно и трудно. И они спешат от меня отойти.

И каждый раз этот сон тот же и всегда по-новому на себя не похож. И те же люди совсем другие. И только я неподвижен. Как здесь. На перекрестке Большого проспекта.

В такие минуты. Сознанье уходит. И я уже не помню, как вернулся домой. Не дойдя до Музея слепков. И до Академии. И сколько прошло с тех пор. Моих продленных мгновений.

Воображаю и не могу вообразить. Был я когда-нибудь счастлив, как в эту минуту, когда мое сознанье пришло ко мне и меня вернуло. Мне самому. И жене, и двум сыновьям.

А мы живем в одной комнате. И я стараюсь не занимать много места. Но вообще. Когда сознание вернется, думаешь поневоле, как устроить размен. Чтобы каждый из них. Получил по квартире.

Погодки. Двое. И пока еще терпит время.

А мастерская отца тут же. Но в ней остается все, как было тогда. И там, в большой закрытой комнате картины и книги. Поместить удалось. Ничего не нарушив. И теперь. Мастерская закрыта. И как будто он там. До сих пор.

Ну что? Сыновья. Двое. Одиннадцать и двенадцать лет. И пока растут и растут. И у меня. Рядом с окном. Уголок. Столик. А на нем. Справа компьютер. Все, как надо. Уютно и счастливо. Открыто и прямо. Невероятное благо.

И я прихожу в себя. Один за столиком. И впервые чувствую – не могу повернуться. Не могу откинуться на спинку мягкого кресла. Что-то мешает. Ну, понятно. Впервые оно. Присутствие брата.

Минуты, мгновения. Пока никто не успел догадаться. Воскресное утро. Все, как всегда. Что-то пишу. Уподобление полное. Тому, во что я хотел бы вернуться. Долго так невозможно. Пора. Понемногу.

Разговор с женой. Ребята слышат. Нормально. И ничего такого. Что помешало бы им расти. Легко и сразу многое понимать. То, чего я был лишен. Потому что родился через два года после гибели брата.

А вот сейчас он рядом. И неотрывно смотрит. Ловит мой взгляд. А я уверен, что ничего не случится, и не смотрю в ответ. И не вижу. Вот он. Пошевельнулся. Вздохнул. Маша. Ты ничего не слыхала?

– Что? Повтори. Не слыхала? Что? Сейчас? Не понимаю.

– Машенька… Да, я пошел в Музей. А вернулся… Видишь? Нет, он совсем невидим. И места не занимает. Зато в прошлом… Все,  что у нас. Отец, мать и двое маленьких братьев.

– Господи, я чувствую. Но слова мешают. А ты не умеешь мне объяснить. И не надо. Нет, не бойся. Я не читаю то, что написано. Можешь стереть. И ты запомнишь и не забудешь. Все как надо.

– Ну да. Я вернулся. И могу начинать. Но такого не было. Ты понимаешь? Это впервые. И недаром я. На перекрестке спросил. И незнакомец не ответил мне. И попытался уйти побыстрее. На светофор.

– Не понимаю.

– Он меня остановил. И повернул. И сам не знает о том. И это не все.

– Ну, конечно. Я знаю. И тоже не могу объяснить. И вот наши двое одновременно приходят в себя. Слышишь? Пора, пора просыпаться.

___________________

 

Итак, я, наконец, в своем уголку, за столиком и за компьютером. Отсюда видно. Все хорошо. Так что вот оно – то мгновение, с которого надо бы начинать.

И все мои рядом. И возраст у них подходящий, возраст, который нужен, чтобы я их, близких, увел за собой. Но сегодня особенный день. Особое утро. И тот, кто вдали, тоже думает обо мне.

Брат не уходит. Но, слава богу, его не видит никто. И я сам не знаю – вижу его или нет. Думаю, добрый знак. Если все так получается, хорошо и легко начинать новую жизнь.

– Папа, ты почему сегодня так быстро вернулся. Я уже давно и сам не сплю, и все вижу… И то, что ты ушел, и то, что еще тебя нет. И когда ты вдруг появился, то все оглядывался. Но почему?

– Ну, ты зачем-то не хочешь мне отвечать. И говоришь – по дороге встретил двоих. Непонятно. Витька, видишь, он еще не проснулся. Да, он сидит на кровати. А все равно думает о другом, о том, что видел во сне. Подожди, не просыпайся. Я и так знаю твой сон.

Младший говорит, как всегда. Много и громко. И впрямь он знает и, пожалуй, не шутит. Господи, дай бог, чтобы все продолжалось так. Пишу наугад. И чувствую – брат мой тронул меня за плечо. А Митя вскочил с кровати и обнимает меня. Крепко. И как будто кого-то пытается в сторону отпихнуть. И ему удается. И он через плечо уже читает мои самые первые строки.

– Митенька, я сегодня пытался убежать подальше. И не получилось.

– И не получится, папа. Ты обещал сводить нас в Музей слепков. Вчера? Сегодня? А почему ты ушел один? Кто помешал? Никогда не сбегай. Вот и мама. И Витенька тоже. Он видит во сне этот музей.

– А ты скажи, почему читаешь то, что написано. Не запоминай. Не буду стирать. Начать сначала это значит не поправлять ничего. Я сам не знаю, зачем сбежал.

–  А он. Который попался навстречу?

– Он – я не знаю кто. Он ведь ни слова не ответил. А я ему что-то сказал. Он, уходя, подумал-подумал и скоро забыл. Но я теперь говорю спасибо ему. И спасибо за то, что он не ответил. И шагнул через белую линию. Куда так и не смог спрыгнуть мой брат.

И тут мне опять показалось, что кто-то, кроме нашего младшего Мити, снова тронул меня за плечо. Поеживаюсь. А Митя вновь пихает кого-то. И даже ему говорит:

–  Ну, ты. Подвинься немного.

Брат подвигается. А я невольно встаю из-за столика. И тут уже Маша следит глазами за мной.

Для нее не впервые. Как и для Мити. А я хочу объяснить младшему, почему это впервые для меня одного. Слов нет. Но все чувствуют, что происходит. Особенно Витя, который до сих пор еще не проснулся.

Витя смотрит со стороны. И нельзя понять, что он видит. С ним вообще я объясняюсь почти без всяких слов. Он знает. И сейчас. Если бы он любил слова, он один мог бы все объяснить. Молчит. Неужели он видит моего погибшего брата?

–  А ты говоришь – случайный прохожий. Митя, угадай, кто он такой?

– Сам угадывай. Тебе захотелось побыть одному. А как же ты жил до сих пор? Ты ведь хотел, чтобы нас было много? И ты сделал то, что хотел. А тут еще этот. Он твой. И зачем ты его привел с перекрестка?

Я не знаю, что отвечать. Маша взглядом своим повторяет вопросы. Брат, совсем прозрачный, не затемняет окна у столика. На шаг от меня.

Да, я привел. И теперь трудно от него отвязаться. Он постарается не мешать. Надо привыкнуть. Но от Мити ничего не скроешь. А он – сразу вслух говорит, что видит и знает. И ему совсем не по душе, что в комнате стало двое. И один из них отец, которого можно потрогать.

– Ладно, давайте просто, как будто ничего не произошло. Как будто совсем никого нет у окна…

– Давай. Но ты понимаешь, папа, сам ты какой-то совсем другой. И, пожалуйста, не пиши то, что я говорю. А то я все равно позабуду. И скажу все не так, другими словами. А это не нужно. Тебе и мне.

И теперь Митя уже слегка толкает меня. Чтобы я далеко не ушел.

– Ребята, ну я согласен. Только нам нужно теперь обойти перекресток. Нельзя дважды в один и тот же день проходить по одним и тем же следам. Особенно если кому-то из нас минуло столько лет.

Митя молчит. Он стоит между мной и братом. И тут я впервые вижу – они одного роста. Мите одиннадцать лет. А Виктор по-прежнему сидит на кровати. Он вероятно слегка выше. И ведь годом старше. Двенадцать. И мы его не пускаем на улицу одного.

Маша вправо от меня, и вижу – следит глазами только за мной. И я чувствую – новая жизнь состоится, потому что начало ее случилось вовремя и даже помимо воли моей. И все они ее начинают со мною вместе.

А ведь я думал утром, что сегодня кончится мой отмеренный срок. И надо подальше куда-то уйти, убежать. И я попытался. И вдруг стало ясно. Там, на белой черте. В точке моего перекрестка.

_________________

 

Ну, конечно. Он будет молчать. Вопрос без ответа. На том языке. И каждый раз. После вопроса. Он посторонится. И не отойдет от меня далеко. И я не смогу себе объяснить, что это? Общий закон. Или особенность брата. И я не согласен. А он все равно, по-своему и никого не стесняя, останется пребывать и жить между нами.

– Что здесь интересно тебе? Я догадываюсь и очень хотел бы взглянуть хоть раз твоими глазами. Ты видишь цвет? Объясни.

Молчание. И как будто я не спросил ни о чем. Да, это, наверно, все-таки его особенность. Ведь он хорошо знает: мы до сих пор не сказали друг другу ни слова. И я не знаю голоса брата. И он тоже ни разу еще не слышал. Голоса моего. А теперь… Но как будто этого нет. Как будто…

– Господи. Я понимаю. Признаю. Но ты можешь нарушить? Глупо, но возможно. Или не так? Я, по крайней мере, иначе не поступаю и всегда. Кое-что нарушаю. Но это я. А ты не можешь ответить?

Молчание. И на этот раз. Он как будто сделал шаг в сторону от меня. И если я буду спрашивать, он отойдет еще дальше…

– Так или не так?

Новый вопрос. Но брат уже не уходит. Он терпит. И неизвестно, долго ли еще он будет выслушивать мои немые вопросы. Может быть, надо вслух?

Пробую. И вот, кажется, получилось. Он двинулся. Пошевелился и отошел. И теперь стоит у двери в мастерскую отца.

Ну, это понятно. Там книги, вещи, картины, запах – все живое и почти все знакомо ему. Нет, кое-что незнакомо. Он знает. И потому не может решиться войти в полуоткрытую дверь.

– Ты пришел ради того, чтобы туда заглянуть? Ну, если хочешь, заглянем вместе. Вот. Вроде бы именно так. Некуда отступать. И можно только туда. Но ты ждешь? Или не хочешь?

Наконец, я понимаю. Виктор и Митя уже вошли в мастерскую. Сами вошли. Вот почему дверь полуоткрыта. Я не заметил. Братья там. И теперь ты можешь туда. Не отступая. Только вместе со мной.

_________________

 

Вот мы стоим в мастерской. Два брата. А перед нами тоже два брата. Мои сыновья. Но я даже во сне такое не мог бы увидеть. И сразу стало на душе хорошо. Как будто ради такого мгновения стоило жить.

Мы рядом. А мои сыновья – прямо передо мной. И получается – тоже рядом. Хотя вот – Митя оперся о бюро. А Виктор осторожно трогает папин мольберт. И разглядывает его, как будто впервые увидел.

Деревянные винтовые стволы. С той стороны мольберта. Они из какого-то особого дерева. Крепкие. Я тоже в детстве разглядывал их и любил крутить ручку подъема. Картина медленно плыла вверх и потом опускалась.

Отец мой терпел, и, когда я поворачивал ручку, в комнате раздавался рокот. Ему тоже нравился этот звук. Наконец, отдохнув, он брал у меня ручку подъема и, резко ее повернув, ставил картину в нужное положение. И вновь надевал палитру на палец.

А теперь я не слышу запаха краски. Ручка неподвижно лежит на полке мольберта. А недописанная картина закрывает собой винтовые столбы.

Я что-то спрашиваю. Обращаясь к отцу. Которого нет. А мой брат вздрагивает и, кажется, вот-вот хочет ответить. И уже отвечает. Но губы шевелятся, а звука не слышно.

Вот он ответил и ждет, что я скажу. А я опять, как на том перекрестке, не могу заставить себя выполнить очень простое, всего лишь то, что нужно в такую минуту. Тогда я не мог переступить черту, а сейчас тем же голосом не могу продолжить наш разговор.

Виктор спокоен. Как будто ничего не происходит. А Митя прямо впился глазами в меня. И как будто забыл, что может что-то сказать. И наконец я собираю последние силы, подхожу к мольберту и, как прежде, беру прежнюю ручку и подвигаю ту же картину. И при этом я помню, в каком положении стояла она.

Рокот. Винт повернулся. Картина ползет вверх, опускается вниз и, чувствую, не может стать, как прежде стояла. Чуть выше, чуть ниже. Но это совсем не то. Или немного не так.

И опять я что-то спрашиваю, обращаясь к отцу. И голос прежний. И нет ответа. И Митя мой тоже что-то хочет и не может выговорить. И произносит шепотом:

– Я знаю, как надо. Рывок и не отпускать. Ладно. Поставлю потом.

В комнате светло. При желании можно все очень хорошо разглядеть. Брата не видит никто. А вот отец мой как будто ходит по мастерской. И что-то переставляет. Но все остается на местах. Мы ему не мешаем. И готовы долго стоять и молчать.

Картина, которая на мольберте, только еще начата. Одними красками. Никакого рисунка углем. Работа прервана. И никто, кроме одного меня. Пока еще не может вообразить. Этот момент перерыва. Брата уже не было. Виктор и Митя – естественно. А мне только-только исполнилось одиннадцать лет.

Я тогда хорошо понимал, что хочет отец вписать в этот свой пейзаж. Первый раз без натуры. И даже без воспоминаний. Воображал и придумывал. А я словно помнил и видел. И отец угадывал точно и сам не знал, почему. И все получалось.

И я тогда стоял у двери. Вот как сейчас. И все боялся, что вот он устанет и прервет, и отложит кисть и палитру. Обернется и заметит меня. И когда он останавливался, мне было тревожно и страшно.

А он останавливался. И кисть его замирала в воздухе. И он думал, думал и боялся прикосновения к тому, что еще не было воображено. Он замирал и долго-долго смотрел в одну точку на белом холсте.

А там уже был хорошо прорисован первый план. Лиловое зеленое поле. Трава примята слегка. Прошел кто-то и оставил следы. А дальше все исчезало в белом тумане. Грунтованный холст напоминал этот сплошной белый туман. И так и хотелось оставить и не трогать на холсте ничего. И не вглядываться в белую пустоту.

У отца это случилось впервые. Он всегда побеждал белизну и любил ее побеждать. И недаром начинал он не с переднего, а с дальнего заднего плана. И там прорисовывал все, даже если синюю лиловую даль совсем скрывала туманная дымка. Все, что можно было увидеть и разглядеть.

А здесь получалось что-то особое. И я понимал – пейзаж завершен. И страшнее всего было такое нежданное завершение. Прервать работу значило замкнуть свой положенный срок. И отец всматривался и боялся это понять.

И все-таки его кисть еще подымалась и точно и верно, пока были силы, разгоняла белый туман. И могло открыться то, что я помнил и знал. И я не выдержал и что-то сказал отцу. И он обернулся.

И тут работа его прервалась. И я испугался. И за него. И за себя. И за маму. И тогда первый раз я в мастерской увидел брата. И он был совсем такой, как сейчас. И так же стоял слегка в стороне, у левой стены. И не прикасался к стене.

И после смерти отца я нашел этот завершенный и незаконченный пейзаж и поставил его на мольберт. И с тех пор уже не думал заходить в мастерскую. И так было до этого утра и до этого дня.

Виктор вполне рассмотрел мольберт. Нагнулся. Достал ручку подъема, нащупал внизу два штыря, на которые можно ее насаживать – подъем, наклон – и опять все оставил как было. Осторожно, знакомым движением, как я много лет назад. Он повторил точно все, что я сделал тогда.

Митя рассматривает мастерскую. Но ведь он сам заходил сюда много раз и уже давно все увидел. И сейчас, когда мы втроем, вчетвером проникли в эту закрытую комнату, все в ней кажется чужим и странным. И хотелось бы навести порядок, поставить по-новому подрамники и холсты.

– Митя, ты ведь уже все трогал здесь. Ты ничего не заметил?

– Нет. Все было, как есть. И я ничего не трогал. Вот немножечко разгрузил письменный стол. Здесь хорошо писать. А этюдники я подвинул вправо. Тут книги твои по искусству. И еще я проверил настольную лампу. Перегорела. Я поставил дневной. Этот свет.

– Спасибо. Все так. Я давно собирался что-нибудь сделать.

– А вот еще телефон у тебя на столе. Он работает. Я его собрал и подключил.

– Да, уже давно я слышу по утрам и по вечерам эти звонки. И боюсь – кто-то подымет старую, довоенную трубку. И я узнаю прежний голос. И он ответит вместо меня.

– Если ты не хочешь работать здесь, я поработаю. В свободное время.

– Да, конечно. И все же ты ничего не заметил? Витя, а ты оглянись. Пожалуйста.

Ну, это лишний вопрос. Потому что видеть нельзя. Но я знаю каждый предмет. И вообще это необязательно. И даже если пишешь. Компьютер поможет. Но я пока еще различаю все вполне хорошо.

Виктор глядит на меня исподлобья. И как будто спрашивает, что я такое хотел сказать. И что можно видеть?

Брат мой оживает, сторонится и подходит к окну. Еще немного, и можно будет заметить его силуэт. И я всматриваюсь. Но ничего не заметно. Нет ничего.

– Ну вот, папа, я думаю, тебе показалось. А Витька даже не знает, что… А может быть, знает.

–  Знаю.

– И все-таки ты сюда не заходишь. А я здесь часто работаю, когда папа еще не вернулся или там сидит у себя в уголку. Тут хорошо. И тут происходит. И я хотел рассказать и ждал, когда папа заметит. И вот сегодня произошло. Потому что на этот раз он пришел сам. И не отстает от тебя.

– Что? Что ты сказал?

– Ну ладно. Зря. Нужно было молчать, и я еще ожидаю.

Не отстает от меня. Слышу это и понимаю – брат пришел за моим младшим. Ревниво. И не хочет он, чтобы именно младший пережил его, как Виктор. А ведь и в самом деле. Сегодня день, когда он погиб. День и час, когда я стоял на перекрестке Большого проспекта. И не переступил той белой черты.

Да, это все хочет соединиться в одно. И никто не знает, что будет. Если он победит. Вот она, схватка. Он стоит у окна. Никто не видит его. Но я знаю – он беззвучно, запредельным шепотом повторяет слова моего младшего сына.

– Митя, подожди, подожди… Тут все в порядке. Нет никого. Ты все заметил. И теперь я и Виктор – мы будем рядом с тобой. И мой отец появится, если надо. А пока маме – ни слова.

– Тише, отец. Она может услышать.

Так еще никогда Митя не обращался ко мне. И как ни смешно говорить, я вздрогнул при этом слове «отец». Да, все будет очень серьезно. И уже сейчас – на пределе. «Отец. Отец». Почему я боюсь? Ведь еще минуту назад я что-то шептал. И о чем-то спросил. А теперь.

Повторяю. Одиннадцать лет. И тогда, и сейчас. И самое страшное. Отец помнит, какая минута прошла или вот сейчас должна наступить. Неужели я об этом спросил. Во сне. В полусне. И как победить, развеять образ и как отсюда уйти?

– Папа, надо в музей слепков. Ты обещал. Пойдем побыстрее. Я знаю, что надо идти. Пока еще мама. Не догадалась… Папа. Отец.

Виктор спокойно идет мимо холстов – прямо к тому окну. И теперь явственно, четко вижу – он останавливается и не переходит прозрачной границы.

– Витя, иди сюда.

– Папа, не беспокойся. Мне сейчас вполне хорошо. И отсюда видно всю мастерскую. И очень легко постоять у окна.

Митя смотрит на брата. И на меня. И вдруг на его лице. Тот особый прищур. Он сейчас и после. Откуда я это знаю?

Вот он мелькнул и пропадает совсем. И глаза блестят. И усмешка, та, которую я так люблю. Взамен прищуренных глаз. И вдруг я чувствую всем существом – да, подходит минута. И еще можно успеть.

Отец мой знает и, наконец, он отвечает мне запредельным шепотом. И теперь мы вдвоем знаем об этом. Моя минута еще предстоит. И нам нужно вместе выйти – туда. Где мой брат меня поведет. И только отец останется здесь. Тронет мольберт. Сядет за стол. А потом встанет и невидимой кистью прикоснется к белому грунту холста.

– Ну что же – пойдем. Вот, смотри. Виктор согласен.

Митя за руку тащит его от окна. Скорее. Скорей.

Маша как будто все понимает. Я прикрываю дверь в мастерскую. Все спокойно. Все удается. Маша хочет что-то сказать. И умолкает на полуслове. Я на секунду задерживаюсь на пороге.

– Ты видишь – нельзя. Это наше дело. Мы скоро вернемся.

Я запоминаю каждый шаг. И оглядываюсь. Не идет ли кто следом за нами. По коридору. Нет никого. И не может быть. Он впереди. Надо проверить. Я возвращаюсь и снова заглядываю. Туда. Почему дверь приоткрыта. Я ее закрывал. Маша стоит посреди нашей комнаты и смотрит в упор.

Трудно уйти, не сказав ни слова. Но там все спокойно. И я вновь закрываю дверь. Крепко. Надавливаю спиной. Какое-то время. Улыбка. И ее не надо скрывать. И никак нельзя встречаться глазами. И вот. Медленно к выходной двери. На лестницу. Митя зовет.

– Подождите меня.

Вот они. Оба ждут на самой нижней площадке. Первого этажа. Оба. И только Митя поворачивается навстречу мне. Виктор стоит неподвижно. А Митя вертится и торопит меня.

Мы выходим. И я знаю – минута еще впереди. Все как обычно. Воскресное утро. Народу мало. Те, кто мелькает мимо, почему-то оглядываются на нас. Они. Очень мало. Почти никого.

Пройти влево квартал или нет? Я не знаю. Медленным шагом. Туда, где уже светофор перехода. Мостовая свободна. Митя рвется вперед.

– Здесь. Придется еще постоять.

– Ничего. Постоим.

Виктор не понимает зачем. Но вот он кого-то заметил. Всматривается и оборачивается к нам. Нет, мы не видим. Еще не пришло время и еще не настала минута.

– Папа, скажи. Это он?

– Кто? О ком ты?

– Не притворяйся. А то я издалека сразу его узнаю.

– Но ты видишь? Не торопится. Или нет. По-моему быстро. Митя, ты видишь?

– Я уже давно разглядел. Это не он. Посмотри внимательно. Он рядом с тобой.

В самом деле. По правую сторону. Совсем невидимо. Но по чувству – знакомо. Он. Мой брат. И ему одиннадцать лет. И все это время. Пока мы шли. Я знал, что он здесь. По правую руку. Знал и запрещал себе знать. И говорил, что его нет и не будет. Но во мне оживает кое-что посильнее сказанных слов.

И вот мы уже рванули. Втроем. И вдруг. За спиной и перед нами. Туда и сюда. Машины. По ту и другую сторону белой черты.

Опоздали. Опять на полдороге. Светофорного перехода. Ну, конечно. Это он задержал. И вот он рядом. И ему нужно только то, чтобы мы постояли. Потому что, всего вернее, дальше он уже не пойдет за нами. И что же? Мы его оставим, а сами уйдем?

Ребята переглядываются и ждут, когда мигнет светофор. А мне сжимает грудь одно и то же прежнее чувство. Оно вернулось – то непонятное, что было со мной, когда я стоял здесь один. Или воображал, что рядом нет никого.

Это невыносимо тяжело, когда возвращается прежнее и недавнее мое душевное состояние. Но рядом старший и младший, они удлиняют минуту. Господи, неужели никто не спасет.

Митя понял сразу… Он берет меня за руку. Мягко дергает и как будто хочет сказать:

– Никуда не иди. Стой на месте. Видишь – мы стоим? И он вместе с нами. И машины как будто нарочно. Посмотри, посмотри.

От нас до Съездовской линии – целая пробка. Машины. Откуда? И почему вдруг она?

Митя угадывает мой вопрос и один отвечает. А я не слушаю. И брат мой, как Виктор, стоит без движения. Продлилась минута или еще не пришла?

Митя вновь отвечает. И я понимаю – ну да, он не знает, о чем говорит. И все решается в эту минуту. Без него. И теперь надо выдержать. Не гляди вправо. А то если глянешь, можешь увидеть. Что-то подвинулось, дрогнуло. Опускаю глаза и все равно – воображаю лицо.

– Что ты хочешь? Скажи. Но так, чтобы мы услыхали. Пробка застыла, и вот она – мертвая тишина перекрестка. Прямо тебе скажу – ничего не может произойти.

Брат оглядывается на Митю и переступает черту. Пока машины стоят, между ними вполне можно пройти. Он готов. И вдруг становится ясно, он, конечно, пройдет, если мы тоже следом за ним.

Он оглядывается. Прозрачный и невидимый. Виктор за ним делает шаг. А я обнимаю Митю за плечи и склоняюсь к нему.

– Скорее. Скорей. А то иначе ты никогда. Никогда…

Пробка тронулась. И оба они отступили назад. Ничего не выходит. Заколдованный перекресток. Митя прижался ко мне. Машины опять и туда и сюда – и перед нами, и за спиной. В разные стороны.

Но прямо за нами. Извернувшись между машин. Проскочил кто-то и стал вплотную. Слышно дыхание. И какой-то особый живой запах. Его легко запомнить. И я вспоминаю. Да, это было здесь. И сегодня утром. Навстречу мне. И я его о чем-то спросил. И что-то сказал. Мимо. И я повернул назад. Вслед за ним. И вернулся домой.

Теперь я чувствую – он может ответить. Он тоже запомнил меня.

– Да, возвращаюсь. И теперь, я думаю, нам по пути.

–  Сколько вам лет?

– Неважно. Я еще молодой. И не хотел бы снова родиться. А ты скоро захочешь. И не удивляйся. Легко понять после того, как я услышал тебя.

– Но ведь я шепотом. И немного.

– Нет. Здесь ты говорил очень долго. И меня задержал. Ты хотел, чтобы я повернул и пошел рядом с тобою.

- Куда?

– Ну, конечно, в Музей слепков. Туда. И ты рассказывал что-то. А я спешил и не смог. Но теперь нам по пути. Да и ты не один. Что-то случилось…

В самом деле. Он еще совсем по возрасту как тот незнакомец в музее. Но тогда я не видел его лица. Он был силуэт. А сейчас. В такую минуту. Вижу. И понимаю, почему он сегодня уже один раз меня удержал. И вновь подоспел. Вовремя. И я бы мог ему сейчас многое объяснить. Пока машины. Туда и сюда. Но чувствую – нет, ему не надо ничего объяснять и рассказывать.

Странно. Виктор как будто не видит его. А Митя еще сильнее пальцами сжал мою руку. И все тот же смысл:

– Папа, стой, не двигайся. Никуда не ходи.

Пробка разъехалась. Путь свободен. И поперек. Только она – белая черта под ногами. И вот уже теперь. Миг тот самый. Секунда в секунду. Вот в последний раз мигнул светофор.

Брат исчез. Виктор уже на той стороне. А мы втроем вновь опоздали. Вижу оттуда, глазами старшего – нас втроем. И в то же время. Запястье мое чувствует. Митины пальцы. И незнакомец опять что-то сказал.

– Вот, посмотрите. Там, далеко, точка. Летит. И я не знаю, откуда и почему. Но лучше стоять и не двигаться. И я не советую. Потому что кому как повезет.

Пережидаем. Мгновенно. Было, не было. Но просвистело. И сразу. Жуткая. Прозрачная тишина. И незнакомец доволен. И держит мою правую руку. И никуда не спешит.

– Ну что мы стоим? Пора перейти. Митя готов. А вы… Как ваше имя?

– Потом. Я отвечу. Мне надо было успеть. И я успел… Утром сегодня. Отвечу потом. А сейчас отмеряем каждый шаг.

– А что это было? Я ничего не увидел.

– Ну, еще бы. Оно быстрее скорости света. И никуда не уйти. Но кто разгадал, тот знает, что оно сильнее всего.

Мы переходим черту. Спокойно. Уверенно. И все же – кто-то сзади тронул меня за плечо. Коснулся. Сжал и отпустил навсегда.

Что-то свистит. Машины быстро. И туда, и сюда… А я как будто ослеп. Вижу пятна. И ни одной четкой линии. И ни одной детали. Но так опасно. Открой глаза. Улица. Но справа и слева. Меня держат. За ту и другую руку. Ведут… Митя и незнакомец-прохожий.

Ничего себе незнакомец. Я его знаю давно. Тот же голос его и запах. Воздух улицы не мешает. Почувствовать вновь то, что было тогда. Он ведет меня. В ту же мою тишину. Туда. Но только я теперь уже не смогу рисовать.

Мы идем. Успокоились пятна. Звуки шагов. Достаточно. Могу назвать любой дом и любую парадную. А встречные и попутные. Как прежде. Но только звуками. И у меня хорошая память. Я вспоминаю каждый мой шаг.

Взрослые. Дети. Могу распознать. Шаги взрослых и маленьких. А вот проходит собака. Рядом с хозяином. А вот пробежала кошка. Юркнула туда, где в фундаменте вынут кирпич. Цвет не успел понять. Юркнула и пропала.

Виктор идет впереди. И только он один. Постоянным синим пятном. Иди, иди. И не оборачивайся. Потому что я хочу видеть лицо.

Не надо – пока бегают пятна. А еще хуже – пока замедляются и останавливаются. Прямо передо мной. И не зависят. От того, где и как мы идем.

Вот слева уже Соловьевский сад. Черная решетка. Вот от нее отломлен кусок. Пролом заделан черными рейками. Литые ворота. Кто-то унес. Есть они или нет. Не помню.

И тут я перестаю чувствовать, что меня ведут. Руки не чувствуют. И, по-моему, Виктор остановился. И мой незнакомец тоже. А Митя меня тянет вперед. И я точно знаю. Оборачивается. И вот-вот глянет в лицо.

– Ну, вы что? Конечно, пойдем. Я могу сказать о каждой гипсовой копии. Но чтобы сказать, нужно стать перед ней. Я вам скажу такое, что вы до сих пор не увидели в ней. И все же давайте еще постоим. У этих садовых ворот.

– У этих? Но ведь их уже унесли. Переплавят. А пока, слава богу, чугунные светильники целы.

Мы опять стоим. И тут Митя вдруг догадывается и понимает, что со мною случилось. И что произошло. Он вскрикивает и сжимает мне руку. И уже не дергает, чтобы я наклонился к нему. Сжимает, сжимает. И вскрикивает опять.

Звук. Один только звук. А они молчат. И я держу голову прямо.

– Ладно. Пора туда. В тишину моего детства. Туда, где я так и не кончил рисунок.

– Ничего, — говорит незнакомец. – Я тебя там научу.

____________

 

 

 

Комментарии запрещены.