Белокаменка
БЕЛОКАМЕНКА
1.
Меня мои сомненья побороли,
Чтоб я не усомнился в них самих.
Попробуй оставаться в той же роли.
На том же месте и в такой же миг.
Небытию недостает реалий,
И этот способ все предотвратит.
Чтоб люди верили и проверяли,
Обратный путь не будет перекрыт.
И тишина послужит мне основой
Или путем к бессмертью моему.
Когда-нибудь я этот способ новый
Легко и окончательно приму.
И никакого перевоплощенья
Или разрыва не произойдет.
И это не игра воображенья,
А полный ипостасный переход.
Поэтому не улетай отсюда,
Последнюю надежду затая.
И, думаю, коснется абсолюта
Любая жизнь, моя или твоя.
И я такое верованье начал
И измениться не имею сил.
И не могу осуществить иначе
Все то, что я сейчас провозгласил.
И если Мише адрес мой известен
И он согласен перейти сюда,
Я в той же роли и на том же месте
В конце концов останусь навсегда.
Любви отцовской и любви сыновней,
Разъяв небытие напополам,
Поставьте в Белокаменке часовню,
А рядом с нею возведите храм.
Чтобы заря вечерняя боролась
И обрисовывала между тем
И узких окон призрачную прорезь,
И высоту прозрачных белых стен.
И даже если это не случится
И для часовни места не найдут,
Моей души заветная частица,
Не умирая, поселится тут.
2.
Урочище вблизи Ханты-Мансийска,
Лиловый дом на гребне белых скал.
В глуши карельской и в глуби азийской
Мой друг Шесталов капище искал.
На горке и скале одновременно
Пожар его мечту не опроверг.
Сгорели крыши и горели стены,
Для новых капищ открывая верх.
Не уходи в тоске многопричинной
И погляди – гранитный камень бел.
Но в Белокаменку перед кончиной
Живой шаман приехать не успел.
Неузнаваемая подоплека
Тому, что на душе моей болит.
И поневоле манит издалека
Молочных скал замшелый монолит.
И поневоле, пробежав по склону,
Сбегает в сон или в начало сна
Под соснами, над озером зеленым
Гранита розовая белизна.
Российский край в евроазийской шири
Двумя святынями богат и нищ,
Затем что мы построить их решили
На месте двух недавних пепелищ.
Условные границы передвинув,
Молитвами и мифом осиян,
От имени славян и угро-финнов
Живет союз вогулов и славян.
И потому, камлание проделав,
Не улетай в заоблачную синь.
И ты раздвинешь до любых пределов
Согласие народов и святынь.
А то пока мы только пепел ищем
Того, что погубили тут и там.
И я один стою над пепелищем
И для шамана капище создам.
И заалеет здесь или вдали там
Лиловая предутренняя тишь.
И ты, мой белый храм над монолитом,
Живи и утверждайся, где стоишь.
3.
Я понимаю, радоваться рано,
И я предсказываю каждый год -
Беда России породит шамана
И от шамана в камень перейдет.
Потом, не уходя в другие сферы
И до конца себя преодолев,
Преобразится белый камень веры
В знакомый белокаменный рельеф.
И спросят сосны, меж собою сверясь,
Когда же этот белый монолит
Сквозь разноцветный мох и синий вереск
Неведомый ответ проговорит.
Ответ шамана и правдив, и ложен.
И мы узнаем, что когда-нибудь,
Уж если в камне верный путь проложен,
То непреложен и обратный путь.
И вы молите или не молите,
Но результат как будто бы впервой.
И вещий голос дремлет в монолите,
И белый храм парит над головой.
Неадекватен аромат сосновый,
И мы с Шесталовым стоим и ждем,
Когда хозяин-финн приедет снова
Проведать свой испепеленный дом.
Или когда перевезут открыто
Оставленную будто бы вчера,
Когда-то сложенную из гранита
Былую стену скотного двора.
Беда России скрыто и упрямо
Живет и нарастает каждый год.
И скотный двор не материал для храма,
Да и для капища не подойдет.
И, с Белокаменкою познакомясь
И воскресая для нее одной,
Шесталов от меня уходит в космос
И в каменную почву подо мной.
Ответ шамана и правдив и ложен.
И мы узнаем, что когда-нибудь,
Уж если в камень верный путь проложен,
То непреложен и обратный путь.
4.
Проговори ответ и запиши.
Души частица это очень мало.
Скорее, удвоение души,
Которую эпоха не сломала.
От долгого молчанья хрипотца
Родного голоса его знакома.
Да, он приходит навестить отца
На пепелище памятного дома.
Природа соответствует как раз.
Последний день и радостен, и горек.
Укроет мох, меняя свой окрас,
Нагромождение гранитных горок.
За каждою скалою и сосной,
Уподобляясь выступам и соснам,
Он явится когда-нибудь за мной
И выйдет, осязаем и осознан.
И уведет меня за интервал
От скал и финской погорелой клети
Туда, где этот камень остывал
Тому назад мильон тысячелетий.
На расстоянии моя беда
Еще больнее и живее стала б.
И я шаманом сделаюсь, когда
Меня о том попросит мой Шесталов.
Космические почести воздам
Людской могиле, братской или братней.
И тех, которые собрались там,
Приподниму надежней и обратней.
И все равно, какие бы сейчас
Евангелия ни провозгласили,
Сгорает мир, убийственно кичась
Эпохою запретов и насилий.
Ну а тому, кто ждет, провозгласив,
Не нужно никакого ясновидца.
И этот белокаменный массив
Себя расплавит и возобновится.
И наш конец в учении твоем
Обозначается довольно ясно.
Мой сын и я с Шесталовым втроем
Воскреснем и уйдем триипостасно.
5.
Невидимое видимо вблизи.
Подумай, кто окажется четвертым.
И пятого, шестого пригласи,
И обратись ко всем живым и мертвым.
И ты бы счастлив был, предотвратив
Самоуничтоженье мировое.
Но ты ко всем направил свой призыв,
И видишь, отозвались только двое.
Безмолвие какое-то вокруг
Соблюдено от края и до края.
И белый камень поглощает звук,
Поочередно голос мой вбирая.
А потому уже на месте том
Невиртуальная сжимает жалость.
На пепелище, где стоял наш дом,
Одна труба кирпичная осталась.
Наверное, из космоса видней,
Как, возвратясь любовно и сурово,
Сгоревший хутор много лет и дней
Гаврилыч восстанавливает снова.
Невидимое чудо сотворив,
Небытие попробовать могло бы.
Но кроме нас, единственных троих,
Никто бы не заметил этой пробы.
Хозяйство хуторское от и до
Беру под небытийную охрану
И этим самым финское гнездо
Уподобляю капищу и храму.
Измученный в хозяйственных делах,
Могучий финн гостям единокровен.
И в интерьере красит черный лак
Надежный сруб из неохватных бревен.
И спорят голоса наперебой,
Неподначальные моей охране.
И поминутно вызывает боль
Конечный срок любых существований.
И все равно живого пригласи
И обратись ко всем живым и мертвым.
Невидимое видимо вблизи
И кто-нибудь окажется четвертым.
6.
Недаром Белокаменка звала
И завершила долгие исканья.
Мой храм не камень и не купола,
А, вероятно, купола из камня.
Соборный монолит белоголов.
Наросты моховые постепенны.
И под сосновый звон колоколов
Обрывы скал напоминают стены.
И ты без ритуалов и охран
Соединяй, по совести одобрясь,
Горелый хутор, капище и храм
Единым абрисом в единый образ.
На пепелище прежнего жилья
Моя религия не будет новой.
И учредит Феврония моя
Собор замшелый и белоголовый.
И ты его снаружи осмотри.
Обрыв скалы перед низиной резок.
И открывает он, что там, внутри,
Следы возможных идолов и фресок.
Февронии поверить не даю,
Но и меня она утратит скоро
И материнскую тоску свою
Смешает с болью моего собора.
Она откроет храмовую дверь
К познанию безвременной свободы.
И всех гостей, невидимых теперь,
Введет под эти каменные своды.
А как иначе, прежние точь-в-точь,
Но и невозвратимые дотоле,
Мы явимся сквозь эту мощь и толщь
И выйдем к вам навстречу вашей боли?
Феврония для сына и отца
Преодолеет времена и камень
И, совершая подвиг до конца,
Раздвинет храм обеими руками.
И, если разберусь и доберусь,
Уже сегодня этот подвиг начат.
И апокалипсис такая Русь
Преодолеет и переиначит.
7.
Себя и мхом, и вереском накрыв,
Для храма белокамень безущербен,
Покуда он выдерживает взрыв,
Каким в Кузнечном добывают щебень.
Пока еще мой храм не потрясли
Ни жертвоприношенья, ни пожары.
Кузнечное останется вдали,
Но доберется и сюда, пожалуй.
Когда-нибудь замшелую гряду
Каменоломня вскроет и подавит.
И я уже проведать не приду
На пепелище брошенный фундамент.
Сейчас я обладаю им одним,
Но и его увидеть нелегко мне.
Все то, что есть над ним или под ним,
Со мной одним пожрет каменоломня.
Или, возможно, с некоторых пор
Она расторгнет обе половины.
И надо мною воспарит собор,
А подо мной останутся руины.
И все же не одолевает страх
Перед концом и вымыслом досужим.
Все остается на своих местах,
И мы еще чему-нибудь послужим.
По-прежнему сиянье двух озер
Недалеко от призрачного дома.
И тот же со скалы моей обзор
Низины всей до нового подъема.
Закатный гребень монолитных недр.
И я стою как будто посторонний.
И, кажется, нигде на свете нет
Ни капищ, ни соборов, ни Февроний.
Шесталовская мировая ось
Придумана как будто бы некстати.
И все существование свелось
К единственной последней ипостаси.
Но, говорю, не одолеет страх
Перед концом и вымыслом досужим.
Все остается на своих местах.
И мы еще Февронии послужим.
2015 г.
Если нужно, сноска к первой странице:
Все реалии в поэме верны. Есть такое место – Белокаменка – на севере Карельского перешейка. Там недавно сгорел наш дом, прежде, еще до войны, принадлежавший хозяину-финну. Мой друг, великий мансийский поэт Юван Шесталов («шаман), очень хотел посетить это место. Не успел… А выстроенное им урочище, неподалеку от Ханты-Мансийска, тоже сгорело. И еще: Миша – мой погибший сын…