О Т Ъ Е З Д

 

За три дня. И так всегда. То же чувство. Тоска – не то слово. Расставание? Может быть. Но ведь я и не расстаюсь. Память? Но я увожу ее с собой. Чувство земли. Потому что оно всякий раз не отпускает от себя. Думаю – не отпустит. Но почему именно эта земля?

Шесть часов. Утро. Пока еще время белых ночей. Удивительно. Самое любимое время. И как раз. Именно здесь. В этом домике. Но теперь – вместо пишущей машинки – этот мой ноутбук. И в нем всего несколько новых слов. Но ведь я увожу их с собою в город. И все равно. Именно здесь.

Что  в этот раз? Надо сказать себе самому. В тишине раннего утра. Пока все еще спят. Я странный человек. Есть проблемы, с которыми  я никак не могу расстаться. И по утрам. Они возвращают меня. К себе самому. Вчера думалось – все решено. А теперь. Вот они. Те же.

Главная мысль, пока не забыл. Главная. Она. Мысль. Бог есть, но еще не родился. Нет, не то.  Уже третий год. По утрам. Такая мысль. Вместо молитвы. Но каждый раз что-то другое. То, что уводит прочь от этой идеи. Невыносимо. Надо просто побыстрее сесть за стол, за ноутбук. И сразу прогнать… Эту мысль. Прогнать. И тем более. Вот яблоня смотрит в окно. Вот прошла электричка. Нет, она… Одна и та же. И за три дня до отъезда.

Вот. Вспомнил. Да, бог еще не родился. И вполне возможно – он еще родится нескоро. И вся-таки надо знать о том, что он уже есть. И было его бессеменное зачатие? Или оно уже сейчас. Только что произошло. Ну, конечно. Он, Бог, самому себе ипостасен. И как все мы, сам себя узнает каждое утро. Однако, при всем при этом, он родится нескоро. Предчувствие. Предсознание. Ну, ладно.

Опять электричка. А ей навстречу – товарный поезд.  И очень долго.  Стучит, стучит на стыках рельс и, наконец, отдаляется. Утихает. Мы рядом с железной дорогой. Но за густой листвой составов не видно. Иногда от очень длинных  товарных поездов подрагивает земля. Вот как сейчас. Было. И снова тихое утро.

Дел никаких. Слава богу – пенсионер. Но все чаще и чаще. По ночам прежние сны. О моих давних учениках.  И я научился говорить с ними так, что просыпаюсь оттого, что вслух повторяю какую-то фразу. Четким шепотом. А то и в голос. Да, просыпаюсь. И продолжаю вслух, пока не пойму – сон кончился. Жена в той комнате. Не разбудил? И продолжаю в голос. Потому что порой выражаю во сне то, о чем потом думаю целое утро. И вот сегодня…  Бог родится нескоро. Но он уже есть.  Да, именно так. Он есть, но пока еще не родился.

Одиночество. Философия. Мифотворение. И потребность веры. Да, потребность и ее отсутствие. Нет веры.  И вдруг озарение. Очень редко. Но вот как сейчас. И предчувствие – все это придется оставить. Через три дня. В этом домике. Именно тут.

Осталось три дня. И я боюсь пока самому себе сказать, что случилось. Что произошло. В жизни философа, пенсионера. Да, что произошло. И из-за чего нужно вдруг уезжать.

Тут хорошо. И я сам. Кто я? Философ? Поэт? Экклезиаст? Стесняюсь этого слова. И все же. Вот. Вчера завершил небольшую поэму. Название хорошее.  «Экклезиаст». И что же? Несовременно? Или наоборот. Рискованно. Парадоксально. И никому нельзя показать. И больше того – нужно поскорей уехать отсюда. Библейский Экклезиаст превратил свои парадоксы  в  проповедь. А мои афоризмы опасны мне самому. И нужно поскорее уехать. Поскорее. В город. И оставить их здесь. Они,  надеюсь, останутся. Разумеется, ноутбук и текст увезу. Туда. Но суть парадоксов, я думаю, пребудет и задержится здесь, в этом домике. Долго, долго. Поживет без меня и дождется, когда вновь через год я приеду сюда.

Эти, почти без изменения… Слова и строки я написал прошедшим летом – еще до того, как это случилось. И со мной. И со всеми. Я  внезапно и быстро вдруг стал терять зрение. И мы поспешно уехали в город. И почти одновременно, через месяц-другой, уже после моей операции, –  произошло то, что называют по-разному – катастрофа, мировая война в новой форме, предвестие страшного суда, заговор скрытых, неизвестных нам планетарных  политиков, бунт природы – короче, всемирная эпидемия. Вирус. Фантастика. Перед которой меркнет любая философия.

Так вот, оказывается, чем была вызвана моя тоска перед отъездом.  Я теряю зрение. А в мире происходит вот что.  И что это – мы, быть может, никогда не узнаем.  Но сейчас все гипотезы равноправны. Запретить их уже никто не сумеет.

И вот моя. Уже запредельная версия. Да, да. Я думаю.  Рождается бог. И потому все должно измениться. Я понимаю. Да, эта глупость. Вовсе детская. Недостойная  моего возраста и профессии. О ней могу сказать лишь себе самому. Но запретить ее вправе только мой бог. А он еще не родился. Рождается. И потому.

Тем более – я ничего не знаю. Ведь уже в таком, предродовом состоянии он, мой бог, может все знать. Больше, чем вообще вмещает  любое сознание… И даже его собственное, когда он родится.

Да, я ничего не ведаю. Но  оттого именно  мне дозволено мною самим  и по этой причине – распутать вопрос, как связана потеря моего зрения и планетная  гибель. И почему эта связь – одна из примет, признак рождения  бога.

Для кого безумие. А для меня, философа,  –  сокрушительное открытие. Ну что же. Пока никто не слышит Да. Вот  она. Да, – исследуем… Детские фантазии могут быть истиной.

Да, вот она. Что делать? Я чувствую – передо мной нет никого. Ответов на мои вопросы нет. Бог все знает. Но если он еще не родился, то даже он сейчас не может меня опережать. Будь спокоен. Рождество состоится. Богу мгновенно откроется все. Это будет. Я верю. Но сейчас…

И потом еще.  Не только я. Все  мы, люди, в таком положении. Просто еще никто не думает, как я. Да и то. Откуда я знаю. Но я чувствую – после эпидемии все больше и больше людей догадается. И очень скоро окажется, что все незаметно стали  так думать и веровать именно так…  И наконец – кто-то провозгласит новую эру.

А обо мне так никто и вообще не узнает.  И я уже сейчас не в обиде. И больше того. Я хочу, чтобы все так само собой вышло и получилось. А почему я хочу?

Кончай! Ты философ. И это бог. Еще не родившись. Отнял зрение у тебя. Пусть люди сами. Без твоих подсказок. И без тебя самого. Сами. Поймут. И тогда все будет верней.  И вот уж есть бог, да. И в самом деле… Вместе с богом. Родится наше новое бытие.

Ребенок. Дитя. И до чего же ты опростился… Не говори никому. Только себе… Вот. Вот оно.

Будь, как он. У него нет сознания. По возрасту. И у тебя. Тоже по возрасту. Пусть не будет его. Больше, чем надо. А уж если случилось. Вот я у тебя отнимаю твой глаз.

Эпидемия. Тоже. По той же причине. Вы многого захотели.  А ведь я еще не родился.  И вот.  Все, что могу.

Ну-ка давай – кончай свою детскую сказку. Дел невпроворот. Сегодня вроде бы утром новый шаг к тому, чтобы вновь пользоваться компьютером. Новые приемы. Как ловить белую стрелку и движок.

Всему надо учиться. Пока я еще хоть немного вижу. Сквозь белую пелену. Вроде бы уже поймал. И вот – все исчезает. Лови снова.  Хорошо пока, что я еще клавиатурой владею вслепую.

Помогает. Но если вдруг начинаешь искать какую-то букву. Тогда беда. Вот сейчас потерял. Вспоминаю. «Л» и «О» рядом. Ну вот – нашел. Что делать? Деструкция стекловидного тела. Или как точнее сказать…

Сейчас я должен велеть себе самому. Ты теперь уже другой человек… Хочешь восстановиться? Действуй. Терпеливо учись. Чтобы хоть что-нибудь возвратить, изобретай новые для тебя приемы

И знай – все равно что-то будет не так. Новый опыт.  И такой ценой.  Зрение для меня – первое и последнее условие жизни. Единственно важное. Отнимите все –  оставьте  только глаза. А вернее – оставьте этот единственный глаз.

Вот все-таки научился. Третье утро я уже работаю как прежде. Но он еще не родился… Далеко до того.  Знаю. Чувствую.

Понятно. У бога много рождеств. Сколько попыток… И ни одной смерти… Ницше неправ.  Его Заратустра ошибся. Бог не умер.  Смерть для него – это вновьрождение. Очередная попытка.  И ее, самой последней, пока еще нет. Но чувствую – будет. Вернее – когда будет – почувствую.

Все-таки нужно позаботиться о читателе. Сейчас я пишу только для себя. Но что-то мне подсказывает – когда-нибудь это будут читать. Эпидемия кончится. И самоизоляция тоже. Поэтому сейчас и впрямь самое время вообразить и предположить.  Рождество. Все что-то начнут заново. Будут изобретать новые приемы общения. И поневоле – будут читать, читать.

Пора подумать. Как, после эпидемии, будут знакомиться. Как расставаться. Как  мне предвидеть читателя, сидя за этим компьютером… На каком именно языке выразить все, что он когда-то прочтет.

Одновременно с богом. Воображаю, Как это здорово. Знать, что мы с ним ровесники. Почти. И даже я старше. Для него и для нас – первое слово. Первая мысль, первая сила. И первое дело. Ну разумеется. У бога свое. А у нас – другое.

А что, если вирус – предвестие  самого начала нового бытия. Предвестие его нового сотворения. Теперь у всех в душе  попытка вернуть средневековье.  Почему бы не подумать о таком тому, кто верит.

Вновьрождение. Значит, возможен какой-то момент универсального небытия. А оно вне времени. И оно вообще не существует для нас. Мы сознаем себя только при условии нашего  бытия.

Опять и опять. Мои детские упражнения. Старый мир молодеет. Все равно он старше нерожденного бога.

Чем бы дитя ни тешилось… Я чувствую, что уже сейчас перехожу в другую свою ипостась. Почти перешел. Остановись. Пора возвращаться.

Для меня, верующего, это грех. Для ортодокса – ересь. Для ученого – догадка. А для художника – открытие. Но я ведь, субъективно, и тот, и другой, и третий. И потом. Почему бы в моем возрасте, играя с самим собой, не впасть в детство.

Старцы тоже могут играть… А я, будучи художником, если поиграть в это, слава богу, не утратил такой способности. В этом смысле искусство – точно, игра.

Итак, возвращаюсь, возвращаюсь А то заиграешься. И вот ипостасность  легко и  незаметно перестанет быть игрой. Начнется фантастика. А я реалист. Для читателя – выдумка. А для меня – догадка, допущение. Гипотеза.  Шутка.

Ну что ж? очень хорошо, что я заранее предупредил. Теперь  чувствую себя вполне свободным. По сравнению с  моим богом я опережающая вторичность. Вот пока и все, что я хотел бы сегодня себе сказать.

А теперь – давайте знакомиться. Разумеется, по-новому. Когда культ самоизоляции, тот, который еще впереди, уйдет  в историю. Я вообще весь в том будущем, которое вижу. Когда чувствую – бог шевелится в утробе  сущего. Природа. Люди. Я сам.

И вот. Пока я тут играю и философствую, число смертей… Растет и растет. У кого-то весь вопрос – есть бог или нет. Веришь или не веришь.  А для меня теперь все иначе.  Дело в другом. Следи, когда он родится. Больно тебе? Значит, он есть.  Ну и что? Все равно – он зародыш, ты старше.

Сейчас он пока не осознает ничего.  По возрасту. Отрицательному.  Как зародыш. Но подожди,  именно он все  узнает и сможет все. Решительно все. Не ты, а он.  Все так. Но сейчас не ему, а тебе дано сознание. Как старшему дано. Досознание. Предсознание. Догадка. Интуиция. Предчувствие.

Больно и страшно.  Зато. Паскаль прав. Ты знаешь, а он не сознает.  Воображай, как и что он чувствует. Надейся на то, что потом он  поймет и сможет.

Призвание человека – напомнить богу, что мы, люди, есть. Или сообщить: вот, мы были.  А теперь жить, чтобы он обратил на нас внимание. Потом, когда он повзрослеет. А мы исчезнем…  Нас не будет. Но останется память о нас. Надо, чтоб она осталась.

Господи, все так ясно и так страшно. А ведь, по существу, это и есть настоящая вера. Только такая вера себе верна. Ну, разумеется, так сказано лишь для меня. Потому что я никогда никому ничего не навязываю. Кто-то прочтет… Читатель, мы с тобой поиграем.

А как же наше знакомство?  Опять увлекся и все позабыл.  Но теперь.  Все восполнится.  Доверие. Доверие.  По порядку…

Москва… Окраина. Точечная девятиэтажка. Типовая квартира. Окно во всю стену. Балкон. Книг нет. Хороший компьютер. Интернет. Любая книга в электронном виде… Все вполне современно.

Две комнаты. В одной – дочка. У нее другая квартира. Но вот живет со мной. Помогает мне. Личной жизни так и нет. Я думаю, и не будет. Хотя все возможно. Еще молода. Не вмешиваюсь. Ничего не навязываю.

Никто бы не поверил, что я так живу. Сколько томов издано. И ни одного нет в этой квартире. Тоже электроника. Рационально.

Она  философ. И филолог. Известна. Полное подобие мне.  Живем в комнатах рядом.  И ни одного лишнего слова. Вообще, как правило, молчим.  Понимаем друг друга. У нее тоже компьютер и интернет.

Знаменита. Но у нее другая фамилия. И никогда никаких проблем. Как будто все уже сказано. А если что  мелькнет,  –  пиши. Сообщаем друг другу только то, что хотим сообщить.

Спокойно. Характеры одинаковы. И вот в полном смысле. Вдвоем. Одиночество. Жизнь, профессия – там. А здесь почти  самоизоляция. Вирус. Вся Москва, кажется,  вымирает. А тут все без изменений. О боге – молчание.

Впрочем, если какое несогласие. Между нами. Даже мысленно Она догадывается. Мгновенно.  Так вот. Если несогласие или разногласие. В самом  молчании. Она сразу. Ни слова не сказав. Уходит.  К себе.

Ее квартира в соседнем доме. Очень удобно.  Квартира, наверно, такая же. Не знаю. Не был ни разу. Не приглашала. Да и что смотреть. Одинаково.

Вот разве стеллаж с книгами. Только моими. Догадываюсь. А то не видал и не слышал. Нет. Однажды по моей просьбе. Она принесла мне. Какой-то затерянный том. Забыл название. И не мог найти в интернете.

Пока вирус. Приходится жить осторожно.  Без малейших внутренних споров. Единогласно. И опять – без единого слова…

Не знаю. Кто-то скажет – это не жизнь. А мы живем. И уже много лет.  Мои десятилетия. Не помню. Как будто всегда было так. Шучу.

А на самом деле. Каждый год. Могу рассказать.  Память хорошая. Даты. Страницы. И вот. Года нашей жизни.  Оказывается, я все жду. Разговора. Жду, когда моя дочка заговорит.

Телевизор мы смотрим у меня в кабинете. Вдвоем. Что смотреть – нет разногласий. Даже когда ничего не ясно. Оказывается – когда не ясно двоим, это значит – все ясно.  И  все-таки был эпизод. И о нем. Кратко.  Себе самому.

Теперь,  я все понимаю… Произошло. Не только со мной. Со всеми. Вирус. Карантин.  И я в Питере. Далеко от домика. Оставив там то, что мне нужно сейчас.  Тогда было предчувствие. И вот, наконец. То, что оставлено, ждет меня там. Придется воображать. Домысливать. А за окнами тихо. Ни одной машины. Подтверждение предчувствий.

Тогда я мог читать, писать. А теперь все в памяти.  И потому не все ли равно – здесь или там? Догадка о том, что бог еще не родился, и о том. Что он уже есть, окрепла. И вот он, бог, страдает, как я. Но у меня  –  конец. А у него – в самом начале. Еще страшнее. То, что мне предстоит. Зародыш-ипостась.  Вот оно что.

Хорошо. Молитва – это воображение. Надо представить, как он чувствует себя. Да, все по-новому. И не так вовсе, как у других верующих. А я точно – верю. Могу разговаривать с ним как с нерожденным еще младенцем…

Подожди. Что это? Неужели и впрямь. Что-то уже началось?

 

____________________

Комментарии запрещены.