ПЕРЕД КАМЕРОЙ.

Одно измерение. И другое. А переход между ними. Туда и обратно. Короче сказать… Подобный переход – это и есть наша спасительная катастрофа. Революция. Вы понимаете. Речь о том, как нам удается. Уже столь долгое время жить без нее. Ну, ладно. Не буду. Вы хотите, чтобы я рассказал вам о ком-то из вас. И так, чтобы это было ново. Знаете – такой сценарий. Желательно – сериал. Нет. Вы ничего не хотите. И все-таки зачем-то ко мне пришли. Наверно, все-таки, тревожит. Она. Нет, не конец мира. Она. Катастрофа.

Одно измерение. И другое. Выдумки. Нет никаких измерений. То, что нельзя охватить. Какие могут быть переходы? Сто лет. Ну и что? Кругом революции. Только у нас ничего теперь не бывает. И не происходит. Вернее, то, что происходит, нам не кажется. Никаким событием. По сравнению с тем, что выпадало. За эти сто лет. Мы устали от сюжетов и переходов. Что? Уже пять минут эфира? А всего полчаса. И ничего не сказано. И все-таки, я чувствую, вы пока не ушли. Вы со мной. И чего-то ждете.

Ладно. Вы пока обо мне ничего не знаете. И еще не известно. Появится какой-либо смысл, если я расскажу о себе. Думаю, нет. Но по ходу беседы вы, конечно, что-то обо мне проясните. Это неважно. У нас другая тема. Сто лет. Единственное, что я могу сказать, мой возраст приближается к этой цифре. Дай бог каждому из вас добраться до этих моих восьмидесяти девяти. Жалко, что я не дожил пока до круглого столетнего юбилея. Это бы мне помогло. Рассуждать об измерениях, переходах. И, конечно, о ней. Ведь вы пришли ко мне. Ради нее? Так или не так?

Я учитель. Вы об этом слыхали. Вообще кое-что известно. Даже многое из того, о чем я бы не хотел говорить. А о том, что я учитель, уже сказано много. Написано. Если хотите, да. Я профессионал. У меня за плечами. Уже полсотни сценариев. Но сейчас я хотел бы, чтобы вы это все позабыли. Тема куда более важная. А мы никак не можем к ней подойти. Да. Я вас не вижу. Вы по ту сторону. И все-таки не могу отрешиться. Опыт, опыт. Никуда не денешься. Белая страница. И сами собой. Детали, детали. Ну, ладно. Время уходит…

Но понимаете, разговор все равно состоится. Да, недавний фильм. Конечно, о тех событиях. По отзывам – новое слово. Если бы вы помнили прежние уже сказанные слова. Тогда бы можно было судить. Ново. Или неново. А для меня, вы знаете, ново решительно все. Мы обречены не повторять ничего. Из того, что было. Понимаете? Обре-че-ны! Мысль, которая меня всегда поддерживала. Скачайте любой текст. И у вас, все равно. Получится нечто новое. Фильм об этом.

Там, действительно, все не так. Ленин другой. Он у меня более велик, чем был на самом деле. Это мое мнение. Да, парадокс. Он у меня такой. Каким его представляли. В советские годы. Но тогда все-таки было сомнение. А у меня. Полная достоверность. Пришлось многое сочинить. Нет, никаких архивов. Так что, если хотите, все придумано. Вам показалось. Потому что вы устали от явной лжи. Дебаты. Телеведущие. Нет, ничего такого. Просто я доказал. Выдумка – это и есть правда. Кто лжет – не выдумывает. Он лжет.

Но Ленин в моем фильме не самое главное. Разумеется. Новый. Но не на первом плане. Эпизоды. И ничего иррационального. Это я себе запретил. Много моментов. Мне так и хотелось. Но я сказал себе – стоп! И очень горжусь. Выдержал.

Тогда люди не думали по-нашему. Они жили. Переворот совершался. А он бы созрел и без этих усилий. Оттенки. Детали. Некогда. Но уже в самый момент. Был еще один человек. Незаметный. В историю не вошел. Что? Какой прототип? Не было. Говорю открыто. Не было. Выдуман. И о нем. Перед камерой.

Но уже сказано в фильме. Вы смотрели. И незаметно – его глазами. Первый план. Да. Революционер, который не делал ошибок. Чувствую. Это главное, что мне удалось. Вы не заметили. А я не боюсь прямо сказать. Первый и последний раз. Впервые за всю мою долгую, очень долгую жизнь.

Понимаете? Если был такой человек, оправдано все, что совершилось тогда. Но только в опыте этого человека. А рядом с ним видны преступления. Ошибки. Тех, кто рядом. Нет, вы серьезно его не заметили? Большая удача. Художник – ваш покорный слуга. Скажу открыто. Самому себе. В первый раз. Я тоже его как-то не замечал. И объясняю – принципиально сам не сделал его персонажем. И не подбирал актера, кто мог бы его сыграть. Все вышло само собой.

Вот, понимаю. Понемногу зрителей становится больше и больше. Правильно. Привычно. И не знаю как. Да, без прототипа, И больше ни слова. Редкая удача художника сама за себя говорит.

А вообще – ладно, признаюсь, – мой невидимый персонаж, как тот Агасфер – присужден жить и снова рождаться. И он сегодня, сейчас живет среди нас. Живет ипостасно. И вполне естественно. Ну, вы поняли теперь – в чем новизна? Что? Отключаетесь? И все-таки не переключая канал. Объяснять не буду. Тут я в сценарии и на съемках по этому поводу не останавливал себя и не говорил – стоп! И все равно – ничего иррационального не получалось.

Да, он среди нас. И довольно. Договорились?

Простите – еще кое-что. Каждый раз он гибнет. И этого никто не заметит. И вот сейчас. В момент передачи. Он еще не погиб. И моя выдумка. Вплотную смыкается для меня с тем, что есть.

Были кадры – помните? – Ленин у меня в фильме долго-долго смотрит с экрана. Да, известная фотография. Но у меня живой кадр. У актера долго не получалось. Я настаивал. Актер, вам неизвестный, очень хорош. И я сумел настоять. Смотрит почти неподвижно. Мы ждем. И наконец – тоже начинаем смотреть. А это он догадывается о моем невидимом персонаже. И вы догадались. Только не сумели его назвать. Было интересно и непонятно. А это самое трудное.

Звонок. Наконец. Да, я слушаю. Вы в эфире.

– Спасибо. И очень хорошо. Никто не видит меня. А я был тогда. И заочно присутствовал в этом кадре. И сейчас. Вы, конечно, думаете – я шучу. Дескать, я тот самый, кто разыгрывает по телефону. Тот, кто ныне в большой политике. Не буду разочаровывать. Тот самый. Но почему-то я почувствовал. Нет, не игра. На самом деле. Как вы думаете – почему?

– И вам спасибо. Хороший звонок. Фильм породил реальность. Что может быть лучше. Но если так – спрашивайте у себя самого. Я вас породил и могу мысленно видеть со стороны. А сколько вам лет? Мне это нужно как режиссеру. Простите.

– Сколько лет? Узнавайте по голосу. Я не буду вам помогать. Единственное – мне хотелось бы в вашем фильме ответить актеру. Он сыграл так, что лучше не надо. Вы добились. И все-таки я бы хотел ответить ему. Но теперь уже поздно. Фильм состоялся…

– Подождите. А все-таки. Вы сейчас играете важную роль. За кадрами фильма. Я мечтал, чтобы так получилось. И сам не верю себе. Но все-таки. Точно… Сколько вам лет?

Прервалось. Ну что же. Вроде бы я знаю ответ. Но мне бы хотелось. Его собственным голосом. Ладно. Продолжим наш разговор. А вы. Звоните, звоните. А я буду говорить и смотреть. Прямо с экрана. Потому что вот – совмещение. Выдумки и реальности. И за пределами фильма. Ладно. Если происходит подобное, значит, не все так уж плохо.

А вы знаете – как мне удалось убедить актера? Он не хотел. И не мог понять. Смотреть с экрана было нужно две полных минуты. А я его заставлял пять минут. И чтобы он думал как мой персонаж. И я не мог ему подсказать. Мысли моего персонажа. Он должен был сам. И действительно – думать. А не играть. Пять минут. Попробуйте. Получилось. И мне помог тот. Невидимый. И я тогда, на съемке, почувствовал то, что он есть.

А между тем – признаюсь. Ленин тогда. Ни о чем не думал. А только чувствовал присутствие. И он как будто бы знал, что состоится такой вот наш разговор. Вот почему он у меня, вышел крупнее, чем был. Да, фотография. А у меня он вышел крупнее.

Все-таки нет, не могу. Воображаю того, кто со мной говорил. Только что. Он слышит эти мои слова. И все-таки я не могу удержаться. И перед всеми. Не обращаясь к нему. Признаюсь. Как если бы никто. В эфире. И я бы просто выдумал наш разговор. Похоже на выдумку. И только мы с ним двое знаем, что это не так.

Однажды был тоже такой звонок. Нет, не во время эфира. Я читал. У одного писателя. Вы не знаете. Там сказано. От первого лица. Позвонил отрок. Я сам. И мы встречались. Он с будущим. Я с прошлым. Но здесь что-то новое. Она. Революция. Нет, не только она. Ленин в кадре. Нет. Именно то, что сегодня. И, видимо, он больше не позвонит. Придется воображать. И спрашивать, сколько может быть лет. Новому персонажу. Не знаю. Вам интересно? А, вы хотите сказать – лучше было бы, если бы в кадре. Не знаю. По-моему, лучше именно так. Воображение. Ваше. Не только мое.

Попробую забыть обо всем. Раздвинуть паузу. Только для меня одного. Я умею. Ретардация. Для меня самого. Пройдет много времени. Для меня. А для вас – ни секунды. Что? Вы хотите спросить – как для него. Для того, кто не делал ошибок? И для него, как для всех. Итак, прежде, чем мы продолжим наш разговор. Пауза.

Не успеваю. Опять звонок. Может быть, не заметить? Нет, неправильно. Слушаю. Да, да. Вы в эфире.

Слушаю. Отвечаю. А на самом деле – говорю самому себе. Тот же самый голос. И опять глупый вопрос о том, сколько ему лет. Тот же самый персонаж. Разговор с ним совсем о другом. Ладно. Пауза кончится. Возобновлю. Но что происходит. Я себе запретил. А оно. Вот – уже попало в эфир. И я точно вообразил. Внешность его, кто сейчас говорит. Но – для себя. Телезрителям неинтересно. А впрочем – кто знает? Может быть, у них (у кого-нибудь!) точно такая же пауза.

– Ну, так что? Актер? Его судьба? Ничего не знаю. А может быть, вы знаете? Вы, кто сейчас говорит. Может быть, вы и есть он, тот самый. Да, вы не ошиблись. Тот самый актер. О котором спрашиваете меня. Нет, я узнал бы сразу. По голосу. Но ведь хороший актер может его изменить. Понятно. Что вы спросили? О том, что дальше фильма. О том, что помимо?

– Нет, о том, что думал ваш Ленин в момент фотографии. Когда молчал. Целые пять минут.

– Но вы же все знаете. Спросите себя самого.

– А я не для себя. А для тех, кто смотрит и не переключил. Этот канал. И я вовсе не тот актер, который играл. Он играл и не думал. А мне еще придется. Кое-что сделать. В роли вашего персонажа. И пусть об этом услышат все. Именно так. Он. Или я. И без ошибок.

Да, получается. Я не один такой. Бывают случаи. И уже тогда. Сто лет назад. Да, не обращали внимания. Что? Как будто слышу. Ваше присутствие. По ту сторону камеры. Слышу. Да, пришло время теперь. Да. Замечать. Как воздух, которым дышим. Пора. Пора. Ситуация та же. Революция сейчас. Внезапна. Как сто лет назад. Но раз она есть. Надо кому-то возглавить. И направить. И чтобы это было. Совсем безошибочно. По сравнению с тем, как было тогда.

Вот, понимаете, о чем он думал? О том, что момент повторится. Один только момент. А все остальное будет по-новому. И куда страшнее. Придет какой-то режиссер. И прямо тут. И вдруг совершится. Вроде бы все известно. Читали. Слышали. Но тех, кто смотрит канал, все больше и больше. И вот они уже готовы. Действовать. И для них тоже. Революция, как искусство. Смотрели, смотрели. И вдруг поняли. Пора начинать.

Еще звонок. Но голос уже другой. Кто-то из моих коллег. Более осторожный. Слышите? Предупреждает. «Идут коммунисты! Не спите!» Это уже серьезно. Видимо, не хватало только. Нашего разговора. Все назрело. И вот началось. Прежняя схема. То же самое. И все-таки все по-новому.

– Ну, что ты предупреждаешь? Я тебя знаю. И даже то, сколько тебе лет. Понимаешь? Не спрашиваю. Поздно предупреждать. Заочный массовый кадр. И не надо никаких теорий. Апрельских тезисов. И еще более ранних. Философских тетрадей. Это все уже было. Сто лет назад. А сейчас нужно делать. Ипостасно. То же самое. Но по-иному. И все мгновенно организуется. Будьте спокойны. Подготовка – прежде. А сейчас – новая практика.

– Подожди. Коллега. Ты все правильно понял. Тысячу раз говорили. Пробовали. Играли фильмы и сериалы. И вот, наконец. Довольно одного разговора. И все пошло. Как в первые минуты. После объявления о начале войны. Экспромтом и безошибочно организуются. Комитеты. Новая-прежняя партия. Есть она или нет? Есть! И опять. Но уже на деле. А не по сценарию сериала. Все возглавляет. Мой персонаж.

– Ну, ты опять в эфире. Быстрее. Не тяни время. Началось. Ты сам объявил. Хочешь – не хочешь. Так получилось. Думал предостеречь. А на самом деле. Все объявил. Я даже не предвидел. Неужели такое может случиться? А вот оно. Все идет, как по нотам. И я перед камерой. Заочный зритель. Того, что происходит.

– Еще звонок. Новый голос опять. Прошу. Спокойнее. И я за вами. Чувствую. Многих, очень многих людей. Студию скоро возьмут.

– Ничего себе. Но самое интересное. Канал работает. Эфир продолжается. И, по-моему, время его уже истекло. А он идет как ни в чем не бывало. Вот самое верное доказательство. Да, она началась. Одно непонятно. Слушает меня кто-нибудь. Или все при деле. Как во время войны. А телевидение просто забыли. И даже канал не отключен. Никто не смотрит. А передача идет. В пустоту. Или неизбежным эхом событий. И ни одного отключения.

– Кому я это сказал? Никто не звонит. Что? Разговор с самим собой. Вообще-то мое обычное занятие. Непрерывно. Мысленно. А кроме того. Съемка в реальности. У меня грань между тем и другим нарушена окончательно. Это профессия. Ничего не поделаешь. И важно только одно. Результат. Снято? Или еще и еще. Новый и новый дубль. Тут я мастер. Знаю точно. По опыту.

– А как же сейчас? Непонятно. Во всяком случае, в студии все на местах. Всего вернее, они просто не знают, что происходит. Один я. Профессиональным чутьем догадался. Что это не какой-то сценарий, а самая что ни на есть беспощадная правда. Факт революции. И что же? Этот весь поток моего сознания уходит в эфир? Да. Потому что я размышляю вслух. И уже без всякого времени. Или, может быть, внутри меня пауза так затянулась? Видимо, стерлась грань между тем, что есть. И тем, чего нет.

– А может быть, все-таки. Я сейчас. Перед камерой. Поговорю с персонажем? Да, именно с тем, кого нет. Кто выдуман. И в момент начала. Таких событий. Вряд ли кто слушает меня. Но знают все: передача идет. А персонаж мой. В самих событиях должен выполнить главную роль. А это значит – создана специальная служба. Слушать и учитывать в деле все, что он скажет. И в нужный момент – у экрана. Вот это сценарий. А то, что персонаж выдуман, мы ни от кого не скрываем. И я теперь понимаю, зачем раздвинуто время. Неограниченно. И то, что я сейчас всем сообщаю об этом, тоже входит в замысел. Моего персонажа.

Революция как искусство. Конечно, мой Ленин крупнее. Формулировка прежняя. И ее можно принять. А воплощение больше отвечает словам. Больше, чем было тогда. Понимаешь? И чудо искусства в том, что ничего не надо скрывать. Даже черновик мастера достоин печати. И его размышления о том, как он создает свой шедевр. Такой свободы творчества не было прежде. В политике. Совершаем открытие. Как бывало в искусстве. И не скрываем. И это скромно. Соответствует правде.

Но подожди. Подожди. Что-то не так. Что? Не могу понять. У меня бывало. Вдруг чувствуешь – перестал замечать какой-то важный изъян. И теперь что? Новый дубль? Или все прахом?.. Что же такое? А! понимаю. Вот в чем дело. Я перестал говорить вслух. И уже полчаса. Не слышит никто. Говорю другое. А думаю так.

– Спасибо. За то, что не отключали меня. Даже если вас нет. Но кто-то, я думаю, смотрит. А иной из вас и не верит в то, что события начались. Сценарий, дескать. Свободная, произвольная болтовня режиссера. Модно сейчас. А вот и красненькая помета вверху: «Прямой эфир». Ну, конечно. Дебаты. Орут и друг друга не слышат. А тут монолог. Без бумажки. Все продумано. И все хорошо оплачено. Потому что вполне как надо. Одобрено сверху.

– Дорогие мои. Ну, если бы вы догадались, как для меня было бы хорошо, если бы все по-вашему. И никаких событий. И вообще никакой революции. Ах, если бы… Но вы заметили? Время передачи продлилось. А почему? Поняли? И не только это. Моя интуиция. Впрочем, вы правы. Таким, как я, верить нельзя.

– Хорошо, хорошо. Это я. А себе самим? Вы можете верить? И вам ничто в душе не подсказывает, что события начались? Ну что ж? Завидую вам. Плохо только одно. Говорить мне придется именно с вами. А те, кто верит… Им некогда. Они уже совершают… И не просто переворот. Им бы послушать. Но они делают. Все то, что я говорю. Им я не нужен. События по своим законам. И уже без меня. И я теперь, перед камерой, лишь угадываю, и что творится. Воображаю сюжеты. Но они совпадают. И получается – это все равно только для вас. Для тех, кто не верит.

– Да, я теперь в вашем кругу. И могу уподобиться вам. И с теми, кто в студии. Но среди них уже и те, кто догадался. Они знают – передача нужна. А как их отличить? Попробуйте. Но это пустой разговор. Я, на всякий случай, и об этом вам сообщил. А то что-то странное. Признаюсь. Так получилось. И я себя приукрасил. Догадки… Нет у меня никаких конкретных догадок. И даже нет информации. И то, что передача длится, может служить вполне доказательством противоположного тому, что я говорю. Если бы все было, как сказано мной, передачу бы сразу прервали. И пошли бы всякие «Вести», «События». Если нет срочных выпусков, значит и нет ничего.

– Да. Я поневоле с вами, кто уже давно всего насмотрелся. И привык, что оно происходит не у нас, а там, далеко, в Сирии и в Корее. А мы только зрители. Там убивают, взрывают, воюют, лгут. А у нас… Что говорить. И вот я, известный режиссер, сценарист, артист, ныне сижу перед камерой и отвлекаю ваше внимание.

– Хорошо, хорошо. Согласен. И все-таки вы забыли. О моем невидимом персонаже. А он продолжает. Незримо смотреть на вас. Как с фотографии. Да, да. И никаких ошибок. А если будет, хотя бы одна, он пропадет. А без ошибок он еще кое-что значит. И для меня, и для вас. Понимаете – значит. И вы только ради него.

–  Ага. Вот вдруг. Много звонков. Да. Эфир. Если бы сразу все.

– Вот вы спрашивали. А я отвечал. А могли бы не спрашивать. Вы и так знаете. Да, подтверждаю. Хотя бы один вопрос. По существу. Ведь вы поймите. Мне информация от вас тоже нужна. Вы оттуда, где происходит. А я перед камерой. Правда, кто-то из вас вопросил очень точно. Правда ли, что сейчас, в самом начале событий, ситуация такая, что можно вовсе не лгать. И очень легко не допустить ни одной ошибки. И вообще быть самому таким персонажем. Правда ли это? Правда. Можем не сомневаться.

– А я продолжаю думать. По-моему, вслух. Если я точно проследил за собой. Да, размышляю. Что? Армия. Ну, что вы. Там контрактники. Десантники. И уже давно все повернулось. Министр уловил ситуацию.

– А главнокомандующий? Ну, ведь он до сих пор ничего не знает. И скажу по секрету – не делает ничего. Дао. Уже давно. Приемы в Кремле продолжаются. Прессы нет. Никто не снимает. Мог бы встревожиться. А ему все равно. Он догадался, что уже никуда не уйти. И вот самое верное – делать вид, что все по-старому. Гонит от себя. Невеселые мысли. А вы… Опять звонок.

– Что я думаю об этом? А тут вообще. И думать нечего. Сейчас новые формы у всех революций. Армия. Только она одна. Министр у нас неплохой. И он, посмотрев первый канал, принял решение. А оно уже готово давно. И никаких советов ни с кем. Тает медленно. А замерзает мгновенно. В политике, как в природе. По-моему, перезрело даже. Всем ясно. Говорят одно, а думают совсем по-иному. Это уже двадцать лет. Пора. Еще звонок.

– Вы понимаете? Я слышу вас и не слышу вопроса. Конечно, вы спросили. И все услышали. И вы помните, в чем состоял вопрос. А я прослушал. Как-то неловко. И кого переспрашивать. Хотя бы вас, оператор. Вы, Петр Петрович, стоите у камеры. А я перед ней. В чем был вопрос? Опять ничего не понял. Потому что не слушал. И для меня, простите, мои мысли были важнее.

–  Хорошо. Отвечу. Как получится. Вот интересно. И своего ответа я не расслышал. Но интуицией чувствую. Попал в самую точку. Редкое попадание. И не знаю, какое. Простите. Еще и еще раз.

– Кажется, я что-то говорил о будущем. Коммунистической проповеди. Или идеи. Столь же коммунистической. Но только вы не думайте, что я коммунист. Я о будущем. Оно грандиозно. Да, да. Спокойно, спокойно. Да. Она кульминация всех русских идей. А у нас опыт еще больше. И вот парадокс. Провалы, катастрофы, память, и то, что, даже при желании, повторить уже невозможно, – вот это замена любой идеи. Лучше религии. Делай то же самое. Получится неожиданно и по-новому… Что? Да, уже получилось. И неужели я говорю и сказал это вслух?

Откинусь немного на спинку этого кресла. В кадре? Ничего. Артисту можно. Я не политик. И не телеведущий. И режиссеру. И сценаристу. Можно. Они ждут. И дождутся того, что скажу. А я себе вновь устрою малую, безмерную паузу.

Кто знает? Что-то передается. А что-то останется в тайне. Всего полминуты. Безмолвия. Погружения. Вспоминаю всех, кто ушел. Из жизни моей. И теперь смотрит оттуда. Они там, где все остальные, кто смотрит. Боже мой. Как тяжело без них. И как невыносимо чувствовать, что я долгожитель.

Нет опор. Мои ровесники. Межвозрастная бездна самая опасная. Кружится голова. Значит, возрастная близость – еще одна тайна. И вот я хотел бы собрать всех, кто ушел. И сюда, в студию. И туда, где смотрят. Где не только слушают, но и видят меня

Вот я собрал. Пауза длится. Могу вслух. А могу так. Закинув голову. На спинку этого кресла. И закрыв глаза. Оператор покажет. А я забываю, что это студия. И что многие смотрят и ждут. Потому что (лучше о том громко сказать) ровесники рады встрече. Им не надо видеть и слышать. Они любят меня за то, что я догадался впервые так их собрать. Ну что ж? И я сам себе благодарен.

– Что? Что вы сказали? Какие вопросы оттуда? Вы что-нибудь слышите. Вижу и слышу один только я. А вас я прошу мне поверить на слово. И кто-то уже так поверил, что может мне расшифровать хотя бы один запредельный вопрос. Это я вслух. Ну что ж, дорогой друг. Давай расшифровывай.

– Спасибо. И теперь прошу позванивать мне и помогать. Пока длится пауза. А, может быть, и за пределами паузы. Я люблю такие сдвиги. И особенно хорошо, если они становятся достоянием всех. Мне, сценаристу, полезны такие мгновения. И я забываю о том, что сам сбежал от вас в эту паузу. Я возвращаю время. И возвращаю себя самого.

– Хорошо. Запредельный вопрос прозвучал. Еще и еще раз. Благодарю того, кто услышал. И передал мне. И тем самым озвучил небытие. В первый раз оно заговорило так ясно и громко. Что ж, пауза раздвинута. И я включаю в нее всех, кто слышит меня. И тех, кто есть, и тех, кто уводит отсюда. В тот непроявленный мир. Вообще. Сомкнулись миры. Большая удача. И оператор как-то осмысленно и тепло, как мой ровесник, не выпуская камеры. Кивнул мне в ответ на эти слова.

– Запредельный вопрос в том, что, оказывается, многое, что мы называли светлым будущим, вполне воплотилось там, за пределом. И теперь главный вопрос, как установить непрерывную связь между мирами. Вот уже сейчас был опыт связи. Вы все свидетели. Но это момент. А как его удержать и разрушить границу?

– И, как ни странно. Поможет Ленин. Из моего фильма. Где он крупнее и больше, чем был. В нашей истории. Он у меня по временам. Беседует с Персонажем. Тот его поправляет. Советует. Проницательно. Прорицая. До нынешних времен. И далеко не все из того, что советует и говорит Персонаж. Доступно мне. И я не все могу повторить. Понимаете? Но Персонаж сказал. И Ленин знает.

– Каскад звонков. Как пулеметная очередь. Выслушал. Могу отвечать. Но есть реплики. На которые мог бы ответить лишь один тот мой Незримый. Или он, хранитель советов. Он. Вождь революции. Сказано в моем игровом фильме все, что можно. И все, что, по политическим соображениям и мотивам, он мог бы открыть и своим современникам, но и вам, тем, кто слышит.

– Вы не верите? А я скажу Воображением сценариста. Оно имеет пределы. А произвол для художника невозможен. И у меня в этих случаях. Нет никаких вариантов. Вообще нет мыслей. Вакуум. Пауза. Единственное, что остается. Это уговорить Персонажа. Потому что Ленин, который глядит с фотографии, ничего сверх никогда не скажет. А решает он. Или такой персонаж перестает быть собой. И я, художник, тут ничего не могу нарушить.

Пауза. А потом вновь. Звонок. Почему я не могу переделать сценарий. Что важнее? Фильм или то, что больше любых замыслов и фантазий? Для меня, конечно, – фильм. А если что неясно, тогда спрашивайте у себя. И, к тому же, не забудьте – где-то среди вас живет мой невидимый. Он, кто не совершает ошибок.

– Нет, вы не правы. Выдумка и существо вполне живое. И, когда наступит нужный момент, он появится. Вполне зримо и осязательно. И вы удивитесь. Да. Все реально. И все воплотимо.

– Что? Сейчас? Не могу. Он тоже решает сам. Но он из тех, кто откроет любую тайну. Если настанет нужный момент. Иначе – ошибка! И я поневоле согласен. Ему видней. А мне сейчас очень хочется, чтобы момент наступил. Время такое. Нельзя откладывать. История совершается прямо у нас на глазах. Идет революция. Да, я понимаю. Медлить нельзя.

– Ну, что же? Ответишь сейчас или нет? Ну, попробуй. Фильм уже перешел в реальность. Люди вполне готовы наделать ошибок. И таких, перед которыми прежние – виртуальные игры. Даже с той реальной гражданской войной. То, что сейчас предстоит, никому никогда не могло и присниться. Вот Ленин молчит. Он этот ужас представил себе и ничего не боится. Но он только знает. Черную весть о нем никому, никогда нельзя открывать.

– Ошибка? Да, несомненно. И самая крупная. Поэтому ты, незримый, появись перед камерой. Прошу тебя. Вот. Время пришло.

Да. Серьезно. Мои слова прозвучали. И уже оператор испуган.

– Ну что вы? Магия режиссера подействовала? Да и к тому же обстановка в студии располагает… Будьте спокойны. Я обращаюсь к себе самому. Но я уже привык чувствовать в себе другого, того, кто свободен и поступает по-своему. Ну и, разумеется, думает – без моей подсказки.

– Что вы сказали? Да, режиссер повелевает актерам. А это внутренний персонаж. Так что в студии ничего мистического не произойдет. Созреет момент, и я подберу исполнителя. А уж он воплотит все, по моей творческой воле. Просто мне кажется – момент созревает. Вот почему я так обратился. Не больше того.

Чувствую – по ту сторону камеры мне как-то не особенно верят. Еще бы. Все ждут. В момент революции любой разговор на такую широкую аудиторию – это не только слова. Или, простите, революции нет. Одно из двух.

– Да, да. Я вас как режиссер вполне понимаю. И как актер уже сработал. И теперь, естественно, во мне живет сценарист. И все-таки что-то особенное происходит. Оглядываюсь. В темноте студии просвет. Приоткрытая дверь. Почему? Кто открывает? Не вижу. Кто-то вошел? Оператор. В чем дело?

Странное состояние. Как будто я говорю с пустотой. Кому-то, может быть, нравится. А для меня – хуже могилы. Неприятное чувство. Прямо скажу. Просто не хочется говорить. А для меня такое – потеря профессии. Никак невозможно.

Бывало в самые кризисные минуты. И я всегда умел мгновенно вывернуться. И вернуться к технике, актерам и зрителям. И к моему незримому. Потому что он самый живой. Бывало. Бывало… Но в павильонах, на съемках. А перед камерой – в первый раз.

Черт возьми. Ладно. Объявляю: это не существует. Интересно. Еще один персонаж? Некое Это. Неплохо бы так и назвать. Тут и воображение теряет себя. По крайней мере, мне противопоказано такие речи озвучивать в эфир.

Слава богу – молчание. И все равно – пауза не проходит. Как? Что? Вы не заметили. Это я самому себе. От вашего имени. И конечно молча, не вслух.

– Звонок. Вы в эфире. Очень долго. Скажите прямо. Не понимаю. Зачем рассуждения. Ну, и что в итоге. Пожалуйста. Формулировка вопроса. Опять устный трактат. Я отключаюсь.

Оператор держит вопрошателя. Не прерывает. Ему интересно. А все дело в том, что зритель кого-то видит. Вместо меня. Рядом со мною. Он видит и спрашивает о нем. А я не вижу и не отвечаю.

Оператор, не слушая никаких сигналов, независимо от меня вовлечен в этот сюжет. Передает в эфир. Выходит из-под контроля. Это что? Революция в студии? Кто рядом? Актер или мой персонаж?

– Узнаю. И вы, зрители, тоже узнали. Мой самый любимый актер. В гриме Ленина. Очень похож. Ну что, Петруша, садись. Вот запасное кресло. Меня зрители просят, чтобы я к тебе обращался как к Владимиру Ильичу. В самом деле. Полное сходство. Наконец фотография ожила. Попробую. Как получится.

– И все-таки объясни. Владимир Ильич. Как и зачем ты продифундировал в студию? И чего ты ждешь? Сценария? Простите, Владимир Ильич. Вы сами сплошной сценарий. Что? Отсюда руководить ходом событий? Отодвинув меня. И никаких моих указаний? Занятно и невозможно. Имитация. Захват власти. Так? Или свержение режиссера? И это вся революция?

– Просят вновь не разрушать созданный образ. Кто создал? Неужели никто? И даже самый послушный актер, против моей воли, становится персонажем. И неизвестно каким. Тем, который был. Или тем, кого надо сыграть. А я понемногу должен войти в роль моего незримого.

– Ну что ж? Я в молодые годы снимался. И потом, взрослея, менял роли, применительно к возрасту. А как теперь? Долгожитель.

Незримого невозможно сыграть. Или уже за чертой бытия. Поневоле. Но я пока жив, черт возьми. И вот все равно вхожу в эту роль. Играю. А Владимир Ильич лепечет из того, что было в истории и по недавнему сценарию моему.

– Владимир Ильич, Но ведь сейчас, там, за пределами студии, ситуация вовсе другая. И даже здесь. Посмотрите на оператора и на меня. Всем очевидно. Делаете ошибку. Одну за другой. Нет? Не признаете?

– Ну, конечно. Это я без ошибок. Ну, продолжайте. Я не такой дурак. Ваша ирония. Поиграли в того Ильича. А теперь он, тот же самый, картавит совсем другое.

– Дважды два. Лучше не слушать. И вот я зажимаю уши. Видите? Перед камерой. И теперь зрители знают больше меня. Потому что игра актера в такие минуты. Куда важнее. Тем более все предугадано, и все новое совпадает с тем, что было. Интуитивно. Чувствуют все.

– Господи, как легко попасть на обочину. Отстать от себя самого. И от того, что вы называете. Коллективным разумом. От того, что бывает, когда, как по сигналу, выходите вы протестовать на Марсово поле.

Неужели до сих пор непонятно, что подобные мирные акции и –  анахронизм. А во время революционных событий коллективный разум совсем другой. Вот, Владимир Ильич вас поправляет. А мой незримый вновь не совершает вашу ошибку.

– Да. Зажимая уши, слышу впрямую то, что иначе бы упустил.

Оператор в кадре. Перед камерой. Хочет быть рядом с Владимиром Ильичем. Поставил камеру твердо. И надежно, выверено вошел в остановленный кадр. Петрович, по-моему, слишком увлекся. Грим и также фон реальных событий влияют. И, совсем незаметно, мой грешный сценарий. Говорю вслух самому себе. Да, кое-что удалось. Даже сценарий. А не только послушный актер. Грим. Игра.

Я задаю себе, в итоге, открытый вопрос. Мои самые живые реальные чувства. Я сейчас не актер, не сценарист и не режиссер. События происходят. Рядом. И даже в студии. Актер, Петрович, оператор, Иван Иванович. И я сам, отодвинутый на обочину. Это все реальность. А что я чувствую сам. Попросту. Наконец она совершилась. А я рад или переживаю смертельную скорбь?

Другой оператор, Сергеевич, прямо в наушниках, оставляет камеру и подает мне записку. Что-то ему сообщили. И почему ему одному? Иван Иванович ничего не знает, видимо, потому что наушники снял. Чрезмерное увлечение. Под впечатлением от присутствия Владимира Ильича. В итоге все, кто перед камерой, чего-то не поняли. И вот записка. И в моей воле – читать, оглашать.

Сергей Сергеевич, в наушниках, снова у камеры. Ловит весело нашу немую сцену. А в эфир все равно идет первая неподвижная камера. И я сижу, как будто чужой. С запиской в руках. А Иван Иванович уже самовольно и строго вступил в диалог. С Владимиром Ильичем.

Кое-что вполне входит в мой новый сценарий. Надо не упустить. И я запомню. И они продолжают. Свою беседу. И опять меня как будто бы нет. А мне интересно то, что они говорят. И я кручу в пальцах записку. И никак не могу ее развернуть и прочитать. Но чутье режиссера у меня всегда наготове.

Тут, в записке, нет ничего. Только два слова. И какие-то странные. «Вы арестованы». И сразу приписка. «Все равно продолжайте». Так и написано. Чувствую. Оглашать эту записку. Будет ошибка. И без моего незримого знаю, что делать.

Поднимаю. Клочок бумаги. И прямо держу его перед собой. Сотрясаю в воздухе. И закрываю глаза. Зрители меня понимают. И никто из них догадаться не может. Зачем арестовывать нас и почему эфир продолжается?

Не знаю, как получилось. Но эти слова я произношу громко и внятно. И они заглушают беседу с Владимиром Ильичем. И – теперь серьезно. Вылетели. Не поймаешь.

– Ну что? Иван Иванович. Мы дождались. Владимир Ильич не предвидел. И вот уже теперь пожалуйста. Пускай объясняет. Или выходит из роли. Зрители ждут. И ни одного отключения.

Какие-то новые персонажи. Без фамилий. Напоминают о себе.

– Помнишь?

– Где? Когда? Почему я должен помнить? Да, поневоле вслух. Ничего. Догадаются. Это естественно. О моих персонажах никто ничего не знает. Прекрасно. А то опять начнутся поиски. Узнавания. Троцкий. Дзержинский, Войков… Зачем?

– У меня их нет. Понимаете? У меня другие.

В студии тишина. Камеры ездят. Одна и другая. А я как будто слышу. Ответный шквал голосов. Так бывает. Когда у многих один и тот же вопрос. Поодиночке. А получается вместе. Шквал… Такой, что в студии можно услышать.

– Да, слышу, слышу. И не буду вам отвечать. Воображайте. Учитесь воображать. Да, персонажи. Их много. А не просто мой выдуманный один.

– Что? Кто-то из них в студии? Да? Почему один. Было. Было. Их много и сразу.

– Вот интересно. Революция идет. Мы арестованы. Я и два оператора. И продолжаем. А зрители воображают опять одного кого-то из них. Нет, за мною вам не поспеть. Революция – это множество. А за вами тоже скоро придут. Кто? Они. Персонажи.

И это я тоже вслух? Ничего себе. Новые технологии? Обогнали меня? Быть может. А теперь. Множества, множества. И как спасение. Кто-то хочет. Чтобы мой невидимый. Вновь появился.

– Ничего. Я знаю. Это мое последнее интервью. Но дело я доведу до конца. И тогда. Каждый из персонажей. Получит фамилию. Характер. Лицо. И у каждого будет судьба. Верная в наше время. Видите, они мелькают в кадре. Один за другим.

– Я не даю вам привыкнуть. И, пожалуйста, без повторений. Лица. Лица. Физически ощутите. Виртуальное множество. И среди них много ярких. И неизвестных вам. Лидеров. Они известны мне. И довольно. Примите это как данность. И успокойтесь.

– А у меня такое чувство. Все студии взяты. Вошли везде. И только в эту. Никто не входит. И два оператора. Знают. Конечно. Это их последний прокат. И он когда-нибудь кончится. И очень важно, чтобы вы увидели это.

Замысел чей-то. Революция идет. Своим чередом. И все как обычно. А тут. Реальный конец. Моего сериала.

– Ну, поняли? Сейчас и наступит. Перед вами. Он. Этот конец.

 

____________________

 

Комментарии запрещены.