Рассказ о Климовщине
РАССКАЗ О КЛИМОВЩИНЕ
1.
Не свернув ни влево, ни вправо,
От отца и этюдов его,
Получил я полное право
На Есенина моего.
И могу сказать без опаски,
Что, у всех поэтов учась,
Климовщины милые краски
Открываю только сейчас.
Вот он здесь, вполне равноправен
С тем, что я из других извлек.
А где Лермонтов мой и Державин,
Где мой Данте, Гейне и Блок?
Много поисков и познаний,
Но легко понять, почему
В Климовщине, как в той Рязани,
Все свелось к тебе одному.
И такое лежало в основе
Этим летом для нас двоих.
И отцовское, и сыновье
Совместилось в ритмах твоих.
Для меня серьезная веха
Климовщинский мой ареал,
Потому что потом полвека
Апокалипсис назревал.
И теперь на него посильно
И решительно возрази,
Пережив и отца, и сына,
И прямую гибель Руси.
Погляди современным оком
Сквозь итог нашей общей вины,
Как огни климовщинских окон
Зажигались после войны.
И, по-новому начиная
К небывалому переход,
Здесь рождалась вера иная
В первый послевоенный год.
И огни дрожащие эти,
Непогашенные, прожгли
На голгофах десятилетий
Черный пепел родной земли.
2.
В ожиданье любого ответа
Напряженьем прожитых лет
Я вычерпывал озеро это
И на дне обнаружил ответ.
И его принимаю смело,
И опять на душе светло.
Видно, озеро обмелело
И найти ответ помогло.
Прежде мельница тут стояла,
А вдали пекарня была.
Берега моего Светлояра
Осень золотом обвела.
И до самого горизонта
Я к сосне моей доплыву.
И пускай она вспомнит о ком-то,
Кто ловил здесь ершей и плотву.
А она скрепляла братанье
С той другой, которой уж нет,
Посылая на расстоянье
Через озеро мне привет.
И ответ намечался просто,
Если на расстоянии там
Две сосны сплетались, как сестры,
И чернели по вечерам.
Так, в судьбе моей неповинна,
Климовщина меня звала.
А ведь мельничная плотина
Это озеро произвела.
И по этой железной плотине
Проложили мостик простой.
И она стоит и поныне,
Словно память о мельнице той.
Я в отчаянье не повергнусь,
Тут легко достать до земли.
Из воды, сквозь ее поверхность,
Даже елочки проросли.
Но мой Китеж-град не в ущербе.
Он стоит, как всегда стоял.
Видно, вычерпан, но не исчерпан
Мой невидимый Светлояр.
3.
Помню лето сорок шестого.
Климовщинский лесной настой.
Никогда не наступит снова
Этот самый сорок шестой.
Здесь оставил я, сиротливо
С Климовщиною разлучась,
У плотины и у разлива
Час надежды и детства час.
Ожидалась беда, конечно,
Пострашнее военных дней.
И тогда изменилось нечто
В необъятной вере моей.
И тогда, любя и надеясь
И предчувствием обременен,
Я уверовал в нераздельность
Разделенных войной времен.
И потом, значительно позже,
Убедился, что все вокруг
Тишину попустительства божья
Принимают из божьих рук.
От его топора и напилка
Оборачивались красотой
И колхозная молотилка,
И соломы шквал золотой.
От него, по небесной мерке,
Поднебесный порядок был «прав»,
Эти стены взорванной церкви
По кирпичику разобрав.
И тогда парадоксами всеми
И победою в нашей войне
Климовщина другое семя
Прямо в душу бросила мне.
И сейчас, молодея и старясь,
Вспоминаю с особой тоской,
Как тогда две сосны сплетались
Над покрытой разливом рекой.
И сильнее недоуменье,
Почему до сих пор не воспет
Час начала преодоленья
Всех грядущих и нынешних бед.
4.
При наличье любого режима,
Даже божьего, все равно,
Антиномия неразрешима,
А живое обречено.
И для выводов этих особых
Очевидный повод возник
В тайниках климовщинских сопок,
А вернее – одной из них.
На каком богатом погосте
Вырос холм, округл и высок,
Там, где воины шли, по горсти
Золотой бросая песок.
Все равно раскопы курганов
Оказались нам не с руки.
По преданью, в столетия канув,
Здесь литовские шли полки.
Упоен преданьями теми,
Чередой обратных бросков
Подбирался к любой системе
Недозволенный мой раскоп.
Я тогда приближался к цели,
Оставалось недели две.
И об этом кузнечики пели
В молодой полевой траве.
И, корнями сползая по склону,
Тем курганом вознесена,
Простирала синюю крону
Темно-розовая сосна.
Я не думал, что через полвека,
Закрепляя песчаный сход,
От подножия и до верха
Сопка соснами зарастет.
И мое покушенье любое
Перекроется той сосной
И потом разродится в поле
Синий бор от нее одной.
И тогда, как детские строки
Позабытого черновика,
Скроет в более поздние сроки
Синий бор мой раскоп на века.
5.
Я внушал ему принцип веры,
Убеждал и его, и мать.
Надо было какие-то меры
Запретительные принимать.
Ну и летних работ не густо
Было для СХШ моего.
Предстояло постичь искусство,
Как тогда понимали его.
А решенье было простое –
Избегать запретительных мер.
И, с утра у мольберта стоя,
Мой отец мне давал пример.
И с этюдником он, бывало,
Обходил все наши места.
И под кистью его оживала
Удивительная красота.
Вот, от сизого ливня мокрый
Синий лес в тумане парит.
А отец кармином и охрой
Согревает его колорит.
Вот вечерние тени по склонам
Поперек дороги легли.
Климовщинская школа фронтоном
За рекой желтеет вдали.
И разлив реки посредине
Синеве и богу отверст.
И отец на пути к плотине
Ставит свой раздвижной мольберт.
И, такие видя примеры ,
С предвкушением торжества,
Я отцу моей детской веры
Пересказываю слова.
И становимся мы едины
И совсем не жалеем о том.
Заказные свои картины
Он откладывает на потом.
А пока лелеет и теплит
Откровенье живой красоты,
Превращая мой детский лепет
В недописанные холсты.
6.
Но картина одна и та же,
Окончательная с тех пор.
Вижу домик тети Наташи
И ее изумрудный двор.
У крылечка слегка, мазками,
Чуть белеют козленок с козой.
И мальчишка садится на камень,
Белобрысенький и босой.
Незнакомый, хотя и здешний,
Почему оказался тут?
Он позирует и, конечно,
Очень хочет попасть в этюд.
А отец не вполне законно
И впервые за много лет
Для его травяного фона
Применяет зеленый цвет.
И хотя он решает смело,
Опасения собрались.
И как будто вступает в дело
Недозволенный формализм.
Для того заказного искусства
Этот цвет под запретом был
Ради перемешанных густо
Всех цветов и стальных белил.
И краса климовщинской были
Исчезала передо мной.
Даже краски другими были,
Чистой не было ни одной.
Эта живопись не легка мне,
Правы эти и правы те.
Но один, кто сидит на камне,
Убеждает в другой правоте.
Доживая свое на свете,
В довершение всех трудов,
Над собой и мальчишкой этим
Я сегодня рыдать готов.
Ибо он забыл почему-то
И уже не видит в упор
И тот год, и день, и минуту,
И отца, и зеленый двор.
7.
Мой альбом у меня под рукою,
Но к искусству я не готов.
Я рисую совсем другое –
Не словами, но с помощью слов.
И любовь, и тоска большая
Над альбомом реванш берут.
И отец, этюд завершая,
С сожалением видит мой труд.
Не ответит ему и не светит
Мысль, которая отвлеклась.
Он крестьянин, а все на свете
Измеряет крестьянский глаз.
Полюби только то, что видишь,
Увлекись, но не отвлекись.
И тебе твой заветный Китеж
Возвратит карандаш и кисть.
И тогда поймешь постепенно
То, как вера твоя всплыла.
Видишь церкви новые стены?
Слышишь скрытые колокола?
И пенсне под седою бровью
Подымало к горлу комок.
Он молчал, и его безмолвье
Истолковывал я, как мог.
И, быть может, уже в Климовщине,
Без каких-то причин иных,
Он вздохнул о своей кончине
От одной из картин заказных.
И тогда я еще не понял
То, что душу его гнетет.
Он с мечтою о новой иконе
Доживал свой последний год.
И от Китежа вневременного
Становилось душе светлей.
Нет, еще он пожил немного,
Но погиб от картины своей.
И теперь я как будто замер,
Небезгрешен и несуетлив.
И всплывает перед глазами
Климовщинский речной разлив.
8.
Основательные причины,
А серьезных поводов нет
Отдаляться от Климовщины.
Отодвинув ее завет.
В ней тогда все было готово
К обновлению жития.
Но в исходе сорок шестого
Жизнь вернулась на круги своя.
И как будто в озерном овале,
От чего-то отстранены,
Люди заново узнавали
Довоенный режим страны.
Был совсем особенный признак –
Шум березок навеселе.
Спали дети и женщины в избах,
Мужики досыпали в земле.
И темнела неторопливо
И, как будто не ведая дна,
Уплывала речного разлива
Климовщинская голубизна.
И чернели колхозные скирды
И любимый мой сеновал,
И кармином с отцовской палитры
Над рекою месяц вставал.
Я один выходил и до ночи
У плотины стоял над водой,
Словно были особые очи
У бессонницы молодой.
И до утра высматривал ими
И под утренним багрецом
То, что было с нами двоими,
То, что отдано мне отцом.
То, что с нами пребудет завтра.
Тот завет, что легок и прям –
Всей Руси ипостасная правда,
Новый Китеж и новый храм.
И ведь я не заметил сначала.
Как строка рождалась вчерне.
Спал отец, молотилка молчала
И этюд голубел на стене.
2015 г.
Рубрика: Uncategorized